Книга Кто кого предал - Галина Сапожникова

Ни по одному громкому уголовному делу, которое касается событий 1991 года, в Литве нет нормальной доказательной базы. Масса нестыковок и пропавших документов вплоть до автомата убитого «таможенника» в уголовном деле о расстреле в Мядининкае. Ну ладно, пропали видеокассета или какие-то протоколы из материалов дела, но оружие как могло потеряться? В советском кодексе была ответственность и судей, и следователей за незаконное преследование или за незаконное осуждение. В Литве этих статей нет, вот они и творят беспредел.

Либо мы врем, либо они

— В одном из интервью вы сказали, что тюрьмой вам «отомстили за референдум». Что имели в виду?

— Я был председателем вильнюсской окружной комиссии по проведению референдума 17 марта 1991 года. Получили мы тогда на его проведение 25 тысяч рублей — по тем временам это были немаленькие деньги. Ну, а я со своим крестьянским характером сумел уложить все в шесть тысяч, а сэкономленные 19 тысяч рублей вручил Болеславу Макутыновичу, потому что омоновцы тогда сидели в окружении и жили на подножном корме, никакого довольствия у них не было. Референдум мы провели честно. И главный его результат заключался в том, что в Вильнюсском округе шло явное расхождение между результатами нашего референдума и данными опроса, который до этого провели «саюдисты» и который подавали потом как плебисцит. Получалось, либо мы врем, либо они. Но за наши результаты я готов дать голову не отсечение. Это еще одна ложь «саюдистов», которая может когда-то выплыть.

— До какого-то времени мы в Советском Союзе жили, не вспоминая о национальных проблемах или не замечая по наивности, что живущие рядом люди держат «фиги» в карманах. Скорость изменения отношения прибалтов к соседям по лестничной площадке и друзьям по двору — это предмет отдельного исследования. Как в условиях тюремного заключения работала система опознавания «свой — чужой»?

— Когда меня привезли в тюрьму, там все сотрудники все еще щеголяли в советской форме. Сидит перед тобой оперативный работник, и ты не понимаешь, как же к нему относиться-то: как к другу или врагу? Потом они переоделись в форму литовскую и стало немного проще. Но тоже интересно: вызывает тебя воспитатель не со звездочками на погонах, а с квадратиками, как у немцев, а ты при этом чувствуешь, что он тебе искренне сочувствует… Или наоборот.

Нацизм — вещь такая, он и здорового заразит. Я много лет ездил на рыбалку в одну прекрасную литовскую семью. Сдружились с ними здорово, душа в душу жили с этими крестьянами. А потом мне один из сыновей передал, чтобы даже ноги моей там больше не было. Я, когда вышел на свободу, все-таки к ним поехал. Ворота открыла дочка. «Алдона, — говорю, — вы извините, что я приехал, Альгис сказал, чтобы я здесь даже не появлялся». А она чуть не плачет: «Саша, перестань, мы все давно поняли и тебе рады»…

Две язвы сегодня отравляют отношения России и Литвы: январские события и мядининкайское убийство. Чуть что — сразу выбрасывается козырь: «А вы помните, какие они, эти русские? Они и 13 января устроили, а потом еще «таможенников» убили». И эта тема все время крутится, все время в рану вгоняют эти шипы, чтобы она кровоточила. И пока мы истинные обстоятельства заказчиков, сценаристов и исполнителей тех историй до конца не выясним, эта кровь все время будет сочиться.

Поздравить с праздником…

Виктор Орлов

Каким образом было передано из тюрьмы это письмо — пусть останется тайной. Главное, что оно сохранилось на листках дешевой желтой бумаги, хотя местами и выцвело. Грех его было сокращать — и стиль, и язык, а главное — гражданская позиция автора, 26-летнего в тот момент политзаключенного Виктора Орлова, были столь хороши, что имеет смысл опубликовать это послание почти без купюр:

«Я был задержан 6 ноября 1991 года на КПП Шумск работниками Департамента охраны края (ДОК) Литовской Республики. При осмотре было обнаружено оружие, находящееся в машине на случай возможного бандитского нападения на нас (машина из Финляндии с иностранными номерами, дорогостоящая радиостанция, небезопасная езда по дорогам Литвы в связи с участившимися в последнее время случаями разбойничьих нападений на иностранные машины). Темное время суток, шоссе, проходящее среди леса…

Пережить в 25 лет имитационный расстрел — как это выпало Виктору Орлову — в жизни выпадает не каждому. Фото из архива Г. Сапожниковой.

Прибывшая группа из числа служащих Департамента охраны края (ДОК) набросилась на меня и моего товарища Хетага Дзагоева и стала избивать прикладами автоматов. Затем нас поставили лицом к дорожному указателю с поднятыми вверх руками. Послышалось передергивание затворов. Из криков на русском и литовском языке я понял, что нас собрались расстрелять. Прозвучала очередь, пули прошли над нашими головами. Я обернулся и увидел, что один из бойцов ДОКа удерживает рукой ствол автомата своего коллеги поднятым вверх. Очевидно, это спасло наши жизни.

Ничего у меня не обнаружив, кроме личных документов, нам приказали залезть в крытую военную машину. При каждой моей попытке влезть в кузов меня начинали избивать прикладами автоматов, я видел, что и Хетага тоже избивают. После того, когда все-таки удалось забраться в машину, меня бросили на пол, заставили заложить руки за голову и лежать лицом вниз. Один из конвоиров поставил свои ноги мне на спину и приставил ствол автомата к затылку, сказав при этом: «Шевельнешься, сволочь, — застрелю».

Я слышал рядом прерывистое дыхание Хетага. Машину подбрасывало и кидало из стороны в сторону на неровностях дороги, и только, наверное, одному Богу известно, какое из моих непроизвольных движений конвоир мог расценить как попытку к бегству.

Нас привезли к Верховному Совету Литовской Республики, там вместе с Хетагом сковали наручниками и, подталкивая оружием, ввели в здание.

В одном из служебных кабинетов, где в это время находились далеко не последние лица правительства, в том числе министр охраны края Аудрюс Буткявичюс и исполняющий в то время обязанности министра внутренних дел Альгирдас Матонис, нас передали службам МВД. Первое, что бросилось в глаза, — это несколько человек в форме офицеров Советской армии, но с оторванными петлицами. «Предатели!» — эта мысль пронзила меня, как электрический разряд. Они стояли и улыбались, рассматривая нас, грязных и избитых, скованных наручниками.

Нас с Хетагом рассоединили, меня ввели в кабинет, где три работника министерства начали допросы, которые продолжались почти круглосуточно в течение двух с половиной суток. Лишь однажды, на исходе вторых суток, меня положили на пол, пристегнув наручниками руку к ножке стола и дали «отдохнуть» несколько часов.

Меня переводили из кабинета в кабинет, при этом я постоянно находился в импульсных наручниках, даже в туалете с меня не сняли эти «браслеты». Все эти люди открыто выражали ненависть и неприязнь ко всему советскому, к тому, что я неотрывно связываю со своей жизнью. Да и как могло быть иначе, ведь я жил не на Марсе или на Луне. Все прожитое мной — моя жизнь! Это в какой-то степени и их бывшая жизнь. Я родился и вырос в государстве, которое носило название СССР. И гордился, что являюсь его гражданином. Учился, работал на благо своей Родины. В армии я присягнул на верность своему государству, своему народу и не мог изменить.