Книга Лето придёт во сне. Часть 1. Приют - Елизавета Сагирова

– Не надо! – перепугалась я, – Вдруг кто-нибудь увидит?

– Обязательно увидит, – с мрачным удовольствием подтвердила Яринка, – Потому что я собираюсь сделать это прямо в школе на перемене. И пусть он только попробует мне не ответить – не отстану.

Поняв, что поколебать решимость подруги можно лишь выкинув что-то, чего она не ожидает, я прищурилась и твёрдо сказала:

– Ну, уж нет. Это сделаю я.

Яринка недоверчиво уставилась на меня.

– Ты? Ты подойдёшь к Дэну на перемене? При всех?

Я отчаянно кивнула.

– Да. Пусть он мне самой скажет, что же это за фигня.

– Ну-у, – Яринка поглядела на меня с уважением, – Да, наверно тебе он объяснит всё быстрее, вы дольше знакомы.

Я временно перевела дух, теперь осталось только придумать, как отвертеться от такого безумного поступка. Конечно, ничего ужасного бы не случилось, подойди я на самом деле к Дэну при всём честном народе. Самое неприятное, что может произойти – это чей-нибудь донос Агафье и ей последующие за этим вопросы. Но неужели я не смогу заранее придумать что-нибудь правдоподобное, что могло бы объяснить мой поступок? Смогу, раз плюнуть. Но я сама не хочу подходить к Дэну, и не хочу, чтобы это делала Яринка. Нет, я не обиделась на него за молчание, всё куда хуже. Я боюсь.

Боюсь, что Дэн посмотрев на меня удивлённо и холодно, ничего не ответит. Или ответит, но такое, что лучше бы не отвечал. Понятия не имею, какие перемены могли произойти с ним там, на неведомых учениях, в загадочной армии, но вдруг он теперь совсем взрослый? Настолько взрослый, что общение с нами кажется ему глупым и ненужным.

Я понимала, что прячу голову в песок, но намерена была поступать так и дальше, так долго, сколько понадобится для того, чтобы всё разъяснилось само собой. Либо мы рано или поздно обнаружим в тайнике записку Дэна, объясняющую его молчание, либо уже никогда ничего не обнаружим, и это тоже будет объяснением. Но пока я не готова узнать правду.

А на завтра ничего придумывать не пришлось, потому что случилось такое, что надолго привело приют в оцепенение, и отодвинуло на задний план всё остальное.

Ближе к утру меня разбудили крики с улицы. Сейчас по ночам уже не стояли суровые холода, и мы оставляли форточку приоткрытой, а поскольку я спала на верхнем ярусе койки стоящей ближе к окну, то мне было лучше всех слышно, что происходит снаружи. И в этот раз происходило там что-то плохое.

Сначала я подумала, что проспала подъём и теперь слышу голоса воспитанников идущих на завтрак, но открыв глаза, обнаружила, что дортуар погружён в темноту, а доносящиеся до меня крики принадлежат взрослым мужчинам. Потом их заглушил пронзительный женский визг, переходящий в рыдания. Кто-то отчётливо произнёс "О, господи!"

Я свесила ноги вниз, осторожно, чтобы не разбудить Яринку слезла на пол, и на цыпочках подбежала к окну.

Внизу метались лучи фонарей. Я разглядела несколько фигур у торца нашего корпуса, большинство из которых оказались охранниками. Того, что привлекло их внимание видно не было, оно находилось за углом корпуса, именно туда смотрели собравшиеся, и оттуда продолжали доноситься рыдания.

Решив, что уснуть теперь всё равно не удастся, я растолкала и Яринку. Подруга не простит, если узнает, что я наблюдала что-то из ряда вон выходящим без неё. И мы, набросив поверх пижам покрывала, устроились на подоконнике, пытаясь понять, что происходит.

А взрослые продолжали прибывать. Я увидела суетливо крестящегося батюшку Афанасия, сбежавшую с крыльца Агафью в наспех накинутом пальто, мужчин-воспитателей из мальчишеского корпуса. А потом, в заранее открытые охраной ворота заехали две машины, освещая всё вокруг красно-синими всполохами маячков.

– Ой-ой-ой, – прошептала Яринка, – И скорая, и полиция…

– Думаешь, кого-то убили? – ляпнула я первое, что пришло в голову.

– Не знаю… может быть…

Между тем ночь подошла к концу, за окном всё постепенно окрашивалось в серые тона. И в этом тусклом унылом полусвете, мы увидели, как в одну из машин один за другим занесли два продолговатых предмета в глухих чёрных мешках.

Яринка растерянно посмотрела на меня, я – на неё. Мы ничего не сказали, и не стали строить предположений, вместо этого молча и поспешно вернулись в постели. Такого в приюте на нашей памяти ещё не случалось. Разве что полтора года назад, тогда тяжело заболел один мальчик из седьмой группы, его увезли в больницу, где он и умер. Но он умер не здесь и не сразу, так что это событие никого особо не взволновало. Его отпели в церкви и всё забылось. Но то непонятное, что произошло сейчас, напугало нас. Мы не стали смотреть как развиваются события за окном дальше, и ни обмолвились ни словом до звонка будильника, хотя, конечно, уже не сомкнули глаз.

И я, и Яринка продолжали подавленно молчать, пока одевались, причёсывались, заправляли постели под недоумёнными взглядами Зины и Настуси. И не избежать бы нам их дотошных расспросов, если бы в дверь вдруг не заглянула мрачная больше обычного Агафья, и не велела всем срочно собраться в гостиной. Там, среди враз растерявших своё веселье одногруппниц, нам и было вкратце пересказано произошедшее ночью.

Парень и девушка семнадцати лет, которым до выпуска оставалось меньше года, вдвоём забрались на крышу нашего корпуса по пожарной лестнице, и спрыгнули вниз, взявшись за руки. Тела погибших увезли, сейчас на территории приюта работает полиция, поэтому школа сегодня отменяется.

– Теперь все тихо идём на завтрак, – распорядилась Агафья, не глядя на своих перепуганных питомиц, – Потом вы расходитесь по дортуарам, и носа не высовываете, пока я не разрешу, ясно?

Всем было ясно и не нашлось ни одной сумасшедшей, чтобы задавать вопросы.

Нам с Яринкой в какой-то степени повезло – мы не выспались, перенервничали, и поэтому, вернувшись в дортуар, залезли в койки, где благополучно отключились до полудня. Остальным же пришлось маяться в догадках, строить предположения о случившемся, и протирать носами окна, наблюдая за взрослыми на улице. Во второй половине дня полиция уехала, и воспитанникам было разрешено покинуть дортуары.

После обеда я заторопилась в церковь – сегодня должны были быть занятия в хоре, и я хотела узнать, не отменили ли и их. Неожиданно, в нашей комнатке за клиросом кроме Марфы Никитовны, обнаружились все четыре девочки-певчие во главе с батюшкой Афанасием.

Едва переступив порог, я поняла, что застала не самый приятный момент.

Нюра, с заплаканным лицом, судорожно комкала подол платья, Аня и Света с двух сторон придерживали её за плечи, а батюшка Афанасий стоял перед ними, ссутулив плечи, и говорил, кажется уже не в первый раз:

– Не могу… не положено… нельзя…

– Но ведь никто не узнает! – выкрикнула Нюра, резко подавшись к нему.

– Не могу, – глухо повторил батюшка, и круто развернувшись, бросился в двери – я едва успела отскочить.