Книга Жили-были двое - Екатерина Риз

— Ешь и иди домой.

— И чего мне там делать?

— Понятия не имею. И мне всё равно.

— Ты злая.

— Да. — Она принялась загибать пальцы. — Злая, свирепая, обидчивая и злопамятная. Тебе такая не нужна.

— Нужна, — подумав, сказал Толя.

— Хватит мне врать!

Саша всё-таки вышла из кухни, ушла в комнату, принялась порядок наводить. На скорую руку, но Митя ничего заметить не должен был. Ефимов в комнате появился спустя пару минут, видимо, поразмыслив над тем, что сказать ей собирается. И заговорил без намёка на веселье или насмешку.

— Сань, я о тебе весь месяц думаю.

Она не ответила, лишь усмехнулась в сторону. А Толя продолжал:

— Я серьёзно. Да послушай ты меня! — Он отобрал у неё подушку, за плечи взял и в глаза заглянул. — Я прошу тебя, дай мне шанс. Понимаю, что не заслужил, понимаю, что верить мне, у тебя оснований нет, но…

— Что? — переспросила Саша.

— Я тебя хочу, — сказал он в лоб.

Это не впечатлило, не удивило, но привело в растерянность. Саша сглотнула, глаза отвела и опустилась бы на диван, если бы Ефимов её отпустил. Но он продолжал держать её за плечи.

— Я как увидел тебя в тот первый вечер… Саш, я только о тебе и думаю. И да, знаю, что ты мне скажешь, про Лику… Всё знаю, и ты права. Мне нужен был этот месяц. Как хочешь меня назови: сволочью, идиотом, но, Сашка, — он прижался лбом к её лбу, — я так тебя хочу.

Она не стала больше кричать, ругаться с ним, спорить. Аккуратно освободилась от его рук, только кашлянула нервно.

— Ты уедешь скоро.

— Ну, не гони ты лошадей. Уедешь, не уедешь. Тебе больше нечего мне сказать?

Она коротко качнула головой.

— Почему?

— Ты не поймёшь, Толя.

Он криво усмехнулся.

— Так, да?

— Да. — Глянула на него снизу и в горячности выдохнула: — У меня ребёнок. Это у тебя, — Саша рукой взмахнула, — взыграло. Ты можешь себе это позволить. А я — нет. И твоё «уедешь — не уедешь» меня не устраивает. С этим к Лике.

— Ты хочешь, чтобы я поклялся?

— Сейчас я хочу только одного — чтобы ты ушёл. Тебе не в чем мне клясться. — Она отошла от него, потом вернулась и сказала: — Мне тоже давно не двадцать. Это я тогда верила, что в одно прекрасное утро проснусь с тобой в одной постели, и всё будет замечательно, всю оставшуюся жизнь. Извини, повзрослела. Так что, сегодняшнее утро не в счёт.

Саша повернулась к нему спиной, но чувствовала, что Толя по-прежнему стоит позади неё, и своей внушительностью давит, да и взгляд, что он упёр ей в затылок, был прямой, как выстрел. В молчании прошла пара минут. Ефимов в кресле устроился, наблюдал за ней и молчал. Саше показалось, что не выдержит. Заорёт или швырнёт в него чем-нибудь, но он опередил, заговорил.

— Ты права. Ты во всём права. — Руками по подлокотникам ударил, поднялся. — Сегодняшнее утро не в счёт. В зачёт пойдёт следующее, договорились?

— Рада за твою уверенность и самооценку. Мне бы такую.

Толя усмехнулся, подошёл к ней и поцеловал в макушку. Пообещал:

— Я с тобой поделюсь.

Саша обернулась через плечо, глянула с подозрением:

— Ты что-то задумал?

— Нет, — тут же отказался он. — Я сказал, что ты права. А я упрямый, буду добиваться.

— Чего добиваться, Толя? — воскликнула она, но Ефимов лишь улыбнулся. И следом поинтересовался:

— Ты точно мой телефон не видела?

— Не видела! — разозлилась она.

— А твой где, я позвоню.

Саша отмахнулась от него, не желая сейчас даже о таких мелочах, как телефоны, с ним разговаривать. А Ефимов огляделся в её комнате, вышел на кухню, потом дверь в маленькую комнату, в которой Митька жил, открыл. Стопроцентно сказать, заходил ли он сюда вчера, не мог, но проверить решил. Потому что телефон было жалко. И не столько телефон, фиг бы с ним, жалко было симку и контакты многочисленные, на неё забитые. Как думал, сколько восстанавливать придется, мороз по коже.

Комната была поистине мальчишеская. Со спортивным уголком, правда, весьма малогабаритным, с двухъярусной кроватью почему-то и с плакатами на стенах. Толя поневоле заинтересовался, разглядывал всё, в том числе и плакаты. С них смотрели не певцы и актёры, а спортсмены, киношные герои, а с одного даже президент. Это удивило немного, Ефимов усмехнулся, обратил внимание на письменный стол, со стопкой учебников и тетрадей на краю. На стене рядом что-то наляпано, какие-то наклейки и фотографии, мягких игрушек самый минимум. На подоконнике сидел одинокий плюшевый медведь, а на верхней полке кровати, с краю, жутко страшный клоун: зеленые волосы торчком, красный нос и безумная улыбка. Кошмар. Зато у стены огромная корзина, но и не корзина, что-то среднее, возможно, когда-то она служила манежем для маленького Мити, доверху наполненная машинами, деталями от конструктора и руками-ногами каких-то роботов или чего-то вроде того. В общем, стопроцентно мальчишеская комната. С определённым набором хлама, понятным только особям мужского пола, и нужных вещей, перемежающихся с тем, что необходимо для учёбы.

Ефимов подошёл к письменному столу, осмотрел его внимательно, надеясь увидеть свой телефон, но вместо него остановил взгляд на крупных фотографиях в рамках, развешанных на стене прямо над столом. Все они были школьными, заказными, на некоторых Митя был в причудливых костюмах — на одной в форме мушкетёра, на другой в матроске, вид имел бравый. Улыбался, а глаза смеялись. Не детский взгляд, отстранённо отметил про себя Толя. Но это было последнее, что он отметил. Он смотрел на мальчика на фотографиях и будто впервые его видел. На фото он не был коротко стриженным, да и сама поза была интуитивно знакома. У него самого, как и любого ребёнка в нашей стране, подобных фотографий была не одна, и даже не две. Но дело не в этом. Дело было в том, что кучерявый, полный энергии мальчишка на этих фотографиях, подозрительно смахивал… на него. А на одном из снимков, новогодних, в углу, красочными буквами значилось: 2013 год, 8 лет. Ефимов как зачарованный смотрел на эти цифры. Голова уже не болела, но была тяжёлая, к тому же разговор с Сашей всё-таки взбудоражил, как не храбрись, и поэтому так запросто осознать, переварить…

— Ты что делаешь?

Он обернулся, посмотрел на Сашу, и вся нужда оправдываться пропала. Первое, что он заметил, это панику в Сашином взгляде. И вместо байки про телефон, просто ткнул пальцем в фотографию с датой.

— Ему восемь? Лика сказала, что семь.

Саша молчала, и в эту минуту не чувствовала, что сердце стучит или из груди выпрыгивает. Оно просто замерло. От страха, от ужаса, от непонимания, как себя вести и что говорить. Как заставить себя рассмеяться, изумиться Толиному вопросу, просто что-то сказать и то сил в себе не находила. На Ефимова смотрела и понимала, что он не отмахнётся от своего вопроса. Он смотрит на неё пытливо, и его лицо всё больше каменеет.