Книга Мария Кантемир. Проклятие визиря - Зинаида Чиркова

Пётр стоял на взгорке и внимательно наблюдал за тем, что делалось, в свою подзорную трубку.

Ждал, вот сейчас полоснут по шее трубача кривым турецким ятаганом, скатится голова парламентёра и придётся отправлять другого, с другим письмом и другой трубой.

Нет, облепили трубача янычары, стащили его с лошади, подхватили под руки, связанные сзади, облепили и двух сопровождавших и потащили в гору, мелькая между деревьями, где стоял лагерем великий визирь.

Скоро они скрылись из глаз, заря подняла на ноги правоверных, и резкие голоса муэдзинов поставили на колени всю шевелящуюся массу, заставив уткнуться носами в землю...

«Как муравьи, столько их», — думал Пётр, издали разглядывая лагерь османов.

Он всё стоял и стоял на пригорке, наблюдая за лагерем турок, чтобы хоть по малейшим признакам знать, чего ждать — атаки или переговоров.

Но солнце уже поднялось, в лагере османов всё пришло в движение, загорелись бледные при солнечном свете костры, а атаки пока что не было...

Пётр бледнел и потел, стоя под ласковым солнцем, бледным и тусклым среди набежавших облаков, стаскивал с головы свою чёрную волосяную шляпу, чесал затылок и остервенело царапал макушку головы, снова нахлобучивал шляпу и до боли в глазах вглядывался в османский лагерь.

Вот сейчас загудят рожки и задудят трубы, забьют барабаны, раздадутся дикие крики — и взбурлится море людских голов, потечёт к лагерю...

Но проходила минута за минутой, ровный свет дня уже установил свой порядок на земле, а ни трубача, ни атаки всё не было...

Золочёный шатёр визиря располагался на высоком холме, но со всех сторон его обступали деревья, и Пётр видел только верхушку шатра с золотым полумесяцем на зелёном поле знамени. Ничего не удавалось разглядеть сквозь деревья, лишь видно было движение теней да слышался издалека неясный гул.

Если бы Пётр видел и знал, что происходит в шатре великого визиря, он успокоился бы.

Но трубача всё не было, хотя солнце уже перевалило за полдень. Но и атаки, слава богу, турки не объявляли...

А там, в шатре Балтаджи, шли такие бурные споры, что великий визирь хотел уже было затыкать уши. Он сидел на расшитых шёлком мягких подушках, по-турецки скрестив ноги, слушал своих военачальников и размышлял.

У шатра грозно шумели янычары. Они видели, как приехал трубач, понимали, что дело идёт к миру, и теперь дожидались решения великого визиря. А он медлил и лишь слушал одного за другим своих сподвижников.

Больше всех суетился и кричал крымский хан с реденькой бородкой клинышком и грозным взглядом раскосых серых глаз.

Ему казалось, что добыча уже в его руках, что русские пушки, русские кафтаны, русские мушкеты достанутся ему, если только великий визирь отдаст приказ атаковать.

И вовсе неважно было ему, сколько своих крымцев положит он за эту добычу, сколько трупов устелют поле перед русским лагерем.

Горячился и граф Понятовский. Карл сидел в Бендерах, ликовал и ждал, когда же наконец русский царь будет пленён, когда накинут ему на шею верёвку шкловства — рабства — и выведут на позорный невольничий рынок.

И потому Понятовский горой стоял за атаку, но советовал выждать: дороги перерезаны, в лагере может начаться голод и бескормица и тогда бери русских голыми руками.

Но визирь слушал грозный шум собравшихся у шатра янычар.

Он слышал отдельные выкрики, понимал, что смерть стольких янычар поразила отборные ряды турецких воинов, что впервые встретились они со смертоносным огнём русской артиллерии и не в силах были пережить эту ужасную бойню.

Семь тысяч солдат не досчитались янычары в своих рядах за один только день сражения, а что может быть дальше?

И они глухо роптали...

Но они не стали ждать, когда великий визирь примет решение: ворвавшись в шатёр, потрясая оружием, кричали они, чтобы визирь заключил мир.

Они, янычары, не хотят больше гибнуть под пушечным огнём, они никогда ещё не видели такого убийственного огня.

Это было самое настоящее восстание.

Балтаджи Мехмед-паша остался внешне спокоен, пристально глядел на янычар своими пронзительными глазами из-под красных, выкрашенных хной бровей, слушал и молчал.

А русский трубач и двое его сопровождавших сидели на земляной приступке возле шатра и слушали гортанные голоса, раздающиеся в шатре.

Руки их были связаны за спиной, головы обнажены, но они покорно ждали своей участи. Отрубят головы — что ж, такова воля Божья, отпустят с миром — тоже на всё воля Божья.

Однако они не заметили дикой враждебности турок по отношению к парламентёрам и надеялись, что османы, скорее всего, склонятся к миру. Недаром эти крики и угрожающие голоса слышались из шатра долгие часы.

Наконец их поставили на ноги, развязали руки, посадили на своих лошадей.

Визирь сам вышел из шатра и коротко сказал через толмача:

— Ответ принесёт осман.

И провели турки посланцев через весь лагерь к передовым пикетам русских.

Пётр сам долго и усердно расспрашивал посланцев. Что ж, нет ответа — это уже ответ, нет атаки — это уже хоть и ответ, но двусмысленный.

И снова заседал в шатре Шереметева военный совет. И вновь готовились здесь к прорыву через блокаду, намеревались биться до последнего, но не попадать в плен, в рабство — в шкловство.

Долго ещё шли бы споры в шатре Балтаджи Мехмед-паши, если бы не привели к нему очередного лазутчика с новыми вестями.

На помощь русским шли свежие силы, целый корпус или два, как говорил лазутчик, и они уже в одном дне пути от русского лагеря.

Визирь сообразил, что подходила армия князя Репнина...

Тогда он послал в русский лагерь Ибрагима-эфенди с посланием к главнокомандующему Шереметеву — именно Борис Петрович подписал послание к визирю.

«Пусть пришлют знатного человека, владеющего турецким языком, нам незачем больше драться, надо устроить мир, нарушенный не по воле обеих сторон» — так говорилось в этом послании.

Пётр едва не вскочил с места и не обнял Ибрагима-эфенди. Но сдержался, не выдал своего инкогнито: никто в турецком лагере так и не знал русского царя в лицо...

— Когда пожелает принять нашего посланца великий визирь? — спросил Шереметев.

Ибрагим-эфенди слегка склонился перед Борисом Петровичем: теперь, когда устанавливалось перемирие, надо было уважать своих недавних врагов, а нынешних друзей.

— Когда будет угодно вашему сиятельству...

— Хорошо, — заключил Шереметев, — пусть великий визирь примет нашего посланца завтра к обеду.

С тем и уехал Ибрагим-эфенди из русского лагеря.

Едва вернувшись в свой шатёр, Пётр бухнулся на колени перед иконой Богоматери: