Книга Хитрости Локка Ламоры - Скотт Линч

– И что ты здесь подозреваешь? Колдовство?

– Да все сразу! Говорят, Серый король может убить одним прикосновением. Говорят, его не берет ни один клинок. Я подозреваю, сами боги с ним заодно. А братья считают, что я спятила. Сами они видят в происходящем лишь обычную войну за власть. Думают, что сумеют взять верх, если спрячут старика-отца с крохой-сестренкой и выждут время, чтобы точно нанести ответный удар. Но я смотрю на дело совсем иначе. Я вижу кота, лапой прижавшего хвост мышке. Если он еще не выпустил когти, то вовсе не потому, что опасается мышки. Разве не понятно?

– Наска, я понимаю, ты взволнована. Я буду тебя слушать сколько понадобится и молчать как камень. Кричи на меня, если хочешь. Но что еще я могу для тебя сделать? Я простой вор, самый ничтожный из воров твоего отца. Я готов сыграть в карты в акульей пасти, если в Каморре найдется шайка меньше, чем моя.

– Мне нужно, чтобы ты помог мне успокоить папу, Локк. Если он станет хоть немного похож на себя прежнего, то сможет меня выслушать и отнестись к моим доводам серьезно. Вот почему я прошу тебя угодить ему. Угодить во что бы то ни стало. Показать себя верным и преданным гарристой, беспрекословно выполняющим любые приказы. Как только папа снова начнет строить разумные планы на будущее, я пойму, что к нему вернулась способность внимать голосу здравого смысла.

– Задача интересная, – заметил Локк. – И чрезвычайно трудная.

– В детстве папа говорил мне, что когда-нибудь я научусь ценить в своих подчиненных любезную учтивость. Поверь, Локк, я научилась… Ну вот мы и пришли.

В конце коридора находились еще одни широкие толстые двери – похожие на те, что вели обратно в приемный зал, только запертые на несколько прочных железных засовов, которые приводились в движение хитроумным веррарским замком, врезанным в створки посередине. В замке была добрая дюжина скважин, и Наска, сняв с шеи два ключа, встала так, чтобы Локк не видел, в какие отверстия она их вставляет. Послышались частые щелчки и скрежет замкового механизма. Скрытые задвижки одна за другой выскочили из своих гнезд, блестящие засовы отодвинулись, и тяжелые створки приоткрылись.

Из-за двери раздался очередной душераздирающий вопль, теперь прозвучавший до жути громко и отчетливо.

– Выглядит все еще хуже, – предупредила Наска.

– Я знаю, какие услуги оказывает Доброхот твоему отцу.

– Одно дело – знать, и совсем другое – видеть своими глазами. Обычно Доброхот занимается одним-двумя одновременно, но сегодня отец приказал этому скоту работать со всеми сразу.

6

– Я совершенно ясно дал понять, что не получаю от этого никакого удовольствия, – прорычал капа Барсави, – так почему же ты принуждаешь меня продолжать?

Темноволосый молодой человек висел головой вниз на дыбе, с зажатыми в железных кольцах ногами и привязанными за запястья руками, вытянутыми до предела. Тяжелый кулак капы обрушился на ребра бедняги около подмышки со звуком, похожим на удар молота по мясной туше. Брызнули капельки пота, и узник заорал, дергаясь и извиваясь в своих путах.

– Зачем ты меня так оскорбляешь, Федерико? – Увесистый кулак с двумя выставленными костяшками ударил еще раз, в то же место. – Почему не считаешь нужным хотя бы врать поубедительнее из вежливости?

Капа Барсави хлестанул ладонью Федерико по горлу; узник задохнулся и захрипел, пуская кровавые пузыри.

Огромное помещение в сердце Плавучей Могилы напоминало великолепную бальную залу с выгнутыми стенами. Стеклянные шары на длинных серебряных цепях источали теплый янтарный свет. Широкие лестницы вели на галереи, а с галерей на палубу под шелковым навесом. На возвышении у дальней стены стояло массивное деревянное кресло – в нем восседал капа, принимая посетителей. Зал был убран с изысканной роскошью, и сегодня здесь висел густой запах страха, крови и испражнений.

Деревянная рама с несчастным Федерико была одной из восьми, обычно висевших полукругом под потолком и при необходимости спускавшихся вниз на канатах: время от времени капа проводил дознания с размахом, требующим использования всех пыточных приспособлений сразу. Сейчас шесть окровавленных дыб уже пустовали, а на двух все еще висели узники.

Бросив взгляд на вошедших Локка с Наской, капа коротко кивнул и знаком велел подождать у стены. Старый Барсави по прежнему был здоровенным как бык, но с возрастом расплылся и обрюзг. Три седые косицы его бороды теперь покоились на трех рыхлых подбородках, под глазами темнели круги, а на щеках горел нездоровый румянец, свидетельствующий о пристрастии к бутылке. Вспотев от усилий, он скинул камзол и работал в одной шелковой рубашке.

Поблизости от него, со сложенными на груди руками, стояли Аньяис и Пакеро, старшие братья Наски. Аньяис был уменьшенной копией отца, за вычетом тридцати лет и двух бород, а Пакеро больше походил на сестру – высокий и стройный, с вьющимися темными волосами. Оба брата тоже носили очки, ибо покойная госпожа Барсави, страдавшая слабым зрением, передала сей физический изъян всем троим своим выжившим детям.

Поодаль, прислонясь спиной к стене, стояли две женщины крепкого телосложения, с загорелыми мускулистыми руками, покрытыми рубцами и шрамами. Хотя они давно вышли из юного возраста, все в них дышало животным здоровьем. Черина и Райза Беранджа, сестры-близнецы, похожие друга на друга как две капли воды, и величайшие в истории Каморра контрареквиаллы. Всегда выступая в паре, сестры уже свыше сотни раз выходили на арену Плавучего цирка, где сражались с акулами, морскими дьяволами, гигантскими рыбами-фонарями и прочими хищниками Железного моря.

Последние пять лет Черина и Райза Беранджа служили личными телохранителями и палачами капы Барсави. Их буйные гривы дымчато-черных волос были убраны под серебряные сетки, сплошь увешанные акульими зубами, побрякивавшими при каждом движении. Общее количество зубов, по слухам, равнялось количеству людей, убитых сестрами за годы службы у Барсави.

Последним по счету (но отнюдь не по значению) в этом избранном обществе был Мудрый Доброхот – круглоголовый мужчина средних лет и среднего роста, с коротко остриженными волосами соломенного цвета, изобличавшими в нем теринца из Картена или Лашена, расположенных далеко на западе. Глаза у него всегда казались увлажненными от волнения, но лицо неизменно хранило бесстрастное выражение. Мудрый Доброхот был, наверное, самым невозмутимым человеком в Каморре – он рвал ногти своим жертвам со спокойным равнодушием человека, чистящего башмаки. Капа Барсави знал толк в пытках, но, когда он исчерпывал свои возможности, на помощь приходил Доброхот, еще ни разу не разочаровавший своего хозяина.

– Он ничего не знает! – истошно провопил второй пленник, еще нетронутый, когда Барсави нанес очередной удар несчастному Федерико. – Капа… ваша честь! Умоляю вас! Мы ничего не знаем! О боги!.. Мы ничего не помним!

Барсави широким шагом подошел к нему и крепко схватил за горло, перекрывая дыхание:

– Разве тебя о чем-нибудь спрашивали? Тебе что, не терпится поскорее принять участие в нашем разговоре? Ты помалкивал, пока я по очереди отправлял на корм рыбам шестерых других твоих дружков. С чего вдруг возопил о пощаде?