Книга Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти - Майкл Муркок

– Сумасшедший слуга, вестимо, – ибо се работа сумасшедшего, определеннее некуда. Продуманное злодеяние можно было скрыть. Яд, удавление, сымитированное самоубийство. Безумец, никаких сомнений.

– Однако сир Танкред кажется безумным. – Монфалькон дернулся.

– От горя.

– И только?

Они стояли напротив покоев Королевы.

– Я чую нутром, – сказал Уэлдрейк, – и не могу дать вам рационального объяснения. – Он поклонился, роняя капли с перьев, и отбыл восвояси.

Лорд Монфалькон постучался в дверь Ее Величества. Он предался грустным размышлениям, ибо мог только согласиться с Уэлдрейком и не желал того. Сир Танкред был, по меньшей мере, заурядным и незамысловатым злоумышленником, без живых родственников. Собственные подозрения Монфалькона падали на некоторых иноземных послов, проживавших при Дворе. Убаша-хан, к примеру: хладнокровен, но решителен и ненавидит тех, кто ставит ему палки в колеса. К тому же обет безбрачия лишь умножает его внутреннюю напряженность. И удар нанесен единожды, умеючи, кем-то привычным к тяжелым мечам. Имеется еще воинственный посол Бенгалия – он, знал Монфалькон, умертвил однажды двух девочек, ровесниц леди Мэри, застав тех вместе в своей дворцовой опочивальне. Или скрытный Ли Пао, обольстивший здесь немало женщин и отомстивший за себя Мэйв ап Рис, выжегши свой фамильный иероглиф на ее ягодицах. Или исландский посланник, что был любовником сестры леди Мэри, пока оная сестра не вышла замуж за сира Амадиса Хлебороба. Или же посол Перу, страны, скорбно известной склонностью к кровопролитию и человеческим жертвоприношениям. Монфалькон разузнал бы про алиби их всех и вновь пожалел об отсутствии Квайра, как жалел о смерти сира Кристофера. Но еще более он сожалел о тьме, о помрачении разума, о привычном Хаосе, с коим повседневно сражался в правление Герна.

Усталый, он снова постучался в дверь Королевы.

Он надеялся, что Танкред не окажется невиновен. Лучше злодей тривиальнее некуда, чем кипящий домыслами Двор. Слухи, пересуды, подозрения и страхи. Он ощущал их ныне, их угрозу его Златому Веку, его Правлению Милости, его Веку Добродетели.

В третий раз постучал он, и наконец двери были отворены белолицей фрейлиной, по-прежнему облаченной в легкий костюм дриады.

– Милорд?

Он оттолкнул ее и вошел.

– Королева? Как Королева?

– Рыдает, милорд. Она любила Мэри Жакотт.

– Вестимо. – Сконфужен, Монфалькон подступил к окну и уныло уставился на лужайки, фонтаны и диковинные кустарники. Лило как из ведра. Гигантские капли разлетались с ненадежного неба, сквозь кое солнечный диск поблескивал иногдашним лучом. Монфалькон взъярился и поворотился к окну спиной. Комната, напоенная цветочными ароматами и имевшая тонкие занавеси, была полусветла и занята лишь нервической дриадой.

– Объяви меня, – сказал он.

– Милорд, мне наказано не нарушать ее покой в течение часа. – Реверанс.

Монфалькон с ликом взбешенной скалы, ропща, зашагал прочь из комнаты.

– Ты скажешь, что я приходил, девочка.

– Разумеется, милорд.

Она затворила дверь за устрашающим Канцлером, и ее затрясло. Из-за другой двери донеслись умоляющие рыдания: то Глориана оплакивала свою протеже, свою сладкую, счастливую возлюбленную, свое дитя…

Ибо Глориана припоминала ревность, кою ощущала к счастью леди Мэри, и умом, спутанным рыцарствами и фантазиями сего дня, вообразила, будто какими-то чарами навлекла на девочку смерть, подспудно желала ее, неким образом, подавляя увлечение сира Танкреда оружием, предуготовила ее. Возможно, получивши отказ в удовлетворении страстей и истосковавшись по чудовищному своему клинку в деле, он обратил сей меч против существа, кое любил…

Более того, жалкую логику поддерживало королевское образование. Ибо она знала, что являет собою целую Державу, что ответственна за все в Державе происходящее – и что если ужасное злодеяние свершилось, то лишь потому, что она недостаточно старательно его предвидела и, следовательно, предотвращала. И если сей кошмар имел место в ее же дворце, сколько подобных кошмаров наводняло ее Империю, сколько незримой несправедливости, скрытой жестокости?..

Неужто весь сей Златой Век есть миф, утаивающий мрачную правду? Всего только личина похитроумнее, защищающая действительность столь же скверную, как ненавидимый Железный Век моего отца? Хуже того, ведь се также и лицемерие. Монфалькон убеждал меня с детства, что мечта, если ей следуют и в нее верят, вскоре обязана стать истиной. Однако Танкред более всех верил в сию мечту – и более всех стал ею разрушен, возможно, даже использовал ее, дабы оправдать свое деяние. Я позволила Монфалькону сотворить из себя верховный Символ. Я приняла должное. И Альбион процвел, сделался радостнее, привлек зависть всех прочих стран, притянул ученых и их мудрость, купцов и их торговлю.

Или же се лишь позолота, что вскоре потрескается, обнажив прогнившее дерево? Не очаровались ли мы обворожительной выдумкой Монфалькона и мечтателей его круга? Отцовское око диктовало Миф Цинизма, отрицая смирение и добродетель. Не диктует ли мое Миф Счастья, отрицая преступления? Вдруг смена времен жизни Человека – всего только милая сказочка, что ободряет нас, вручает нам пустую Надежду, попытка обменять на ложь правду горше, чем мы позволяем ей быть? Не налагаем ли мы сию форму на Хаос, как ребенок налагает форму на зацветший пруд и удивлен, найдя по возвращении, что ряска и вода соединены изменчиво и никогда не образуют тверди? Или же мы вставляем бушующее небо в раму пальцев и верим, что, сузив обзор до крошечной области, захватили и удержали стихии?

Или же Глориана виновна, недостойна представлять сей Век?..

– О, Мэри! Мэри! Мэри!

В тот же миг подле нее была графиня Скайская, прижавшаяся к ней сильным мальчишеским телом, сжимая ее, целуя ее.

– Тише!

– О, Мэри!

– Тише, моя дорогая.

– Я была ей матерью. Сир Томас Жакотт доверил ее мне. Я клялась, что защищу ее. Я забрала ее добродетель, ее девство. Я забрала ее целомудрие. Я дозволила ей свидания. Я поощряла их. Я смаковала их. И я ненавидела их столь же сильно, но не могла отнять у нее сего ласкового сира Танкреда, ведь она казалась такой счастливой, и я забрала…

– Ты ничего не забирала. Ты отдавала. Ты была великодушна, и она любила тебя за сие великодушие. Как и все мы, она готова была на все ради тебя не потому, что ты Королева, но потому, что ты Глориана.

– Танкред будет повешен.

– Нет!

– Повешен!

– Не будет.

– Он должен быть…

– Где доказательство того, что он убил Мэри? Их нет.

– Его меч. – Глориана подняла воспаленные глаза.

– Единственное оружие в своем роде, не считая тех, что носят лорд Рууни и его люди. Любой желающий убить ее мог использовать данный меч. Что сказал Танкред?