Книга Вавилон. Расцвет и гибель города Чудес - Джеймс Веллард

Возникает вопрос: почему именно финикийцы получили доступ к вавилонским научным достижениям, а греки не воспользовались ими в полной мере? Дело в том, что греки не умели читать клинописные тексты, в то время как финикийцы за время ассиро-вавилонского господства над Тиром и Сидоном, вероятно, хорошо выучили аккадский язык. Предполагается, что и письменность свою они создали на основе месопотамской клинописи. Известно, что переписка между фараоном Аменхотепом IV (Эхнатоном) и финикийскими городами-государствами велась на аккадском, записанном клинописью, – поразительный пример международного влияния Вавилона, язык которого, подобно латыни в Средние века, являлся языком дипломатии и науки. Финикийцы, наряду с другими семитскими народами Ближнего Востока, в том числе и с израильтянами, очень многое заимствовали у Вавилона в сфере религии, политики, науки и общественного устройства.

Греки же – вероятно, в силу своего иного этнического происхождения – у вавилонян почти ничего не переняли. Македонцы и греки Александра даже считали жителей одного из величайших и древнейших городов варварами – точно так же как англичане XIX в. с пренебрежением относились к жителям Пекина. Александр довольствовался тем, что захватил и оккупировал Вавилон. Но, даже несмотря на то что он повелел сделать его своей восточной столицей, греческие воины вряд ли восхищались чем-либо вавилонским, за исключением доступных красавиц, щедро помогавших им коротать досуг. После смерти великого полководца войско отказалось признать правителем его сына от восточной женщины – настолько греки считали себя выше всех остальных народов.

Поэтому не стоило ожидать, что искусство и наука Вавилона окажут такое же большое влияние на греков, как на финикийцев, евреев и на другие семитские народы. Да и сами греки для вавилонян были чужаками, пришлыми людьми, совершенно не соответствующими месопотамскому культурному типу. На протяжении многих столетий местные жители унаследовали особую психологию, привыкли к религиозной, политической и общественной тирании, столь разительно контрастирующей со свободолюбием эллинов. Это сразу бросается в глаза, если сравнить любой греческий город-государство с городами-государствами Шумера, Вавилонии или Ассирии. Ясно и то, что для вавилонян боги всегда оставались ужасными и внушающими благоговение тиранами, в то время как греческие боги быстро приобрели цивилизованные черты, и если даже в них порой было трудно поверить как в высшую силу, то уж вполне легко можно было признать друзьями. Так, например, Сократ обращается к Пану, восхваляя красоту природы. Однажды весенним утром он прогуливался по берегу реки Илис со своим другом Федром, а в полдень решил отдохнуть в тени дерева. Вот его молитва:

«Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне прекрасным! А что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что у меня внутри. Богатым пусть я считаю мудрого, а груд золота пусть у меня будет столько, сколько ни унести, ни увезти никому, кроме человека рассудительного».[30]

Если сравнить такое простое обращение с напыщенными и изощренными речами вавилонских, ассирийских и персидских царей, то можно очень четко уяснить основное различие между образом мысли жителей Месопотамии и эллинов.

Но даже при всем этом многое в нашей повседневной жизни связано именно с семитами, а не с греками. Основные наши этические концепции уходят корнями в Ветхий Завет, а религиозная доктрина обозначена в Новом Завете; в этом мы прилежные ученики иудаизма, а не эллинизма. До какой степени иудаизм связан с вавилонскими культами? Если точнее, то сколько мифов, этических правил, теологических объяснений, ритуалов и образов Ветхого Завета заимствовано из Вавилона? Довольно сложный вопрос, особенно для тех, кто верит, что Библия – это слово Бога, дарованное нам свыше, а вовсе не собрание преданий, составленных людьми. Но после того, как сотрудник Британского музея Джордж Смит расшифровал таблички с текстами о сотворении мира и о Всемирном потопе (одиннадцатая табличка «Эпоса о Гильгамеше»), естественным образом возникло предположение о связи некоторых эпизодов Библии с древними легендами. После того как связь между шумеро-вавилонскими и еврейскими религиозными повествованиями была установлена, ученые стали находить все новые и новые ее подтверждения. Упомянутые в Ветхом Завете магические ритуалы, заклинания, практика вызывания духов мертвых имеют параллели в древних ритуалах и мифах Месопотамии. Возьмем, к примеру, царя Саула, который вызывает дух пророка Самуила при помощи волшебницы из Аэндора. Известно, что вера в колдунов и ведьм возникает на определенном этапе развития у всех народов, но данный эпизод из главы 28 Первой книги Царств очень похож на колдовство, описанное в шумерской поэме, повествующей о том, как Гильгамеш вызывает тень своего друга, чтобы тот дал ему совет.

Некоторые шумерологи идут еще дальше и предполагают, что многие книги Ветхого Завета списаны с месопотамских оригиналов – особенно любопытна Книга пророка Наума, в которой содержатся прямые упоминания о езде на колесницах, охоте на львов и о храмовых проститутках. Сам язык книги, с постоянными подтверждениями мстительности, жестокости и ненависти Яхве к врагам, напоминает нам о страхе перед ассиро-вавилонским Мардуком, который также был верховным богом. Язык другой библейской книги, Песни песней, приписываемой Соломону, вполне может оказаться адаптацией какой-либо вавилонской поэмы, поскольку не имеет ничего общего с остальными книгами Ветхого Завета. Скорее она имеет нечто общее с культом Таммуза, которого, судя по словам Иезекииля, оплакивали и иерусалимские женщины.

И уж конечно, древнееврейская концепция Яхве или Иеговы почти равноценна шумеро-вавилонским представлениям об общенациональном боге – не важно, почитали ли его под именем Энлиля или Мардука. Энлиль, как и Яхве, властвует над всем человечеством по праву сильного. В конце концов, все эти семитские боги – просто ревнивые существа, которым поклоняются и которых почитают не из любви, а из страха. В одной ассирийской надписи, датируемой 720 г. до н. э., вавилонский царь Меродах-Баладан назван глупцом, потому что «он не боялся имени Владыки владык». В результате такого психологического давления как вавилоняне, так и израильтяне, поклоняясь своим суровым богам, чувствовали себя жалкими и ничтожными, виноватыми и недостойными рабами. Достаточно вспомнить историю Иова, у которой имеются параллели в шумерской литературе. В одной шумерской поэме, которую иногда называют «Поэмой о невинном страдальце», главной темой являются злоключения и переживания добродетельного человека, который не может понять, почему с ним так плохо обращаются друзья, враги и, прежде всего, его бог. Он восклицает:

Мой товарищ не говорит слов истины мне,

Мой друг отвечает ложью на мое праведное слово,

Коварный обманщик сговорился против меня,

А ты, мой бог, не помешал ему…

Слезы, стенания, боль и тоска овладели мной,

Страдания наваливаются на меня

как на обреченного плакать,

Злая участь держит меня в объятьях,

уносит дыхание жизни,