Книга Кожа для барабана, или Севильское причастие - Артуро Перес-Реверте

Судя по ее взгляду, в этот вечер она никак не ожидала вопросов, карающихся ее семейной жизни, да еще двух подряд. Медовые глаза заискрились усмешкой.

— Да, правда, — помолчав, ответила она. — Мы не живем вместе. Однако никто из нас не потребовал развода — вообще ничего. Возможно, он надеется вернуть меня; ради этого он и женился на мне под всеобщие аплодисменты. Наш брак был его светским посвящением.

Обведя глазами людей за соседними столиками, Куарт немного наклонился к ней:

— Простите, я не совсем понял. Под чьи аплодисменты?

— Вы не знакомы с моим крестным? Дон Октавио Мачука был другом моего отца и очень привязан к нам с герцогиней. Он говорит, что я ему как дочь, которой у него никогда не было. Поэтому, чтобы обеспечить мое будущее, он устроил мой брак с самым блестящим молодым талантом банка «Картухано». Который вскоре, когда дон Октавио отойдет от дел, заменит его в президентском кресле.

— Так вы вышли замуж ради этого? Чтобы обеспечить свое будущее?

Вопрос был задан, что называется, в лоб. Волна волос соскользнула с плеч Макарены Брунер, закрыв пол-лица, и она отвела их рукой, пристально всматриваясь в Куарта, словно пытаясь определить, чем вызван его интерес к этой теме.

— Как вам сказать… Пенчо — привлекательный мужчина. Кроме того, у него, как говорится, отличная голова. И еще одно достоинство: смелость. Он один из немногих известных мне мужчин, способных действительно поставить на карту все ради своей мечты или своего честолюбия. А у моего мужа — или бывшего мужа, называйте как хотите — мечты и честолюбие слиты воедино. — Она слабо улыбнулась. — Думаю, я была влюблена в него, когда выходила замуж.

— И что же произошло?

Она взглянула на него с тем же выражением, как будто стараясь понять, до какой степени его вопросы продиктованы личным интересом.

— Да, в общем-то, ничего. — Тон был ровный, нейтральный. — Я играла свою роль, он свою. Но он совершил ошибку. Вернее, несколько ошибок. И одна из них та, что он не оставил в покое нашу церковь.

— Нашу?

— Мою. Церковь отца Ферро. Церковь тех людей, что каждый день приходят слушать мессу. Церковь герцогини.

Теперь настал черед Куарта улыбнуться:

— Вы что — всегда называете свою мать герцогиней?

— В разговоре с третьими лицами — да, — тоже улыбнулась она, и в этой улыбке была нежность, которой Куарт еще не замечал у своей собеседницы. — Ей это нравится. А еще она любит герань, Моцарта, священников старой закалки и кока-колу. Нечто не совсем обычное — правда? — для семидесятилетней женщины, которая раз в неделю спит в своем жемчужном ожерелье и до сих пор упорно называет шофера механиком… Вы еще не знакомы с ней? Если хотите, приходите к нам завтра на чашку кофе. Дон Приамо навещает нас каждый день, ближе к вечеру, чтобы помолиться вместе.

— Сомневаюсь, чтобы отцу Ферро было приятно мое общество. Он мне не симпатизирует.

— Это я беру на себя. Я или мать: у них с доном Приамо полное взаимопонимание. Может, это как раз удобный случай, чтобы вы с ним поговорили как мужчина с мужчиной… Можно употреблять такое выражение, когда речь идет о священниках?

Куарт бесстрастно выдержал ее взгляд:

— Что касается вашего мужа…

— Вы все время задаете вопросы. Полагаю, ради этого вы и согласились прийти.

Это было произнесено тоном иронического сожаления. Она по-прежнему смотрела на руки Куарта, как во время их первой встречи в вестибюле гостиницы, и он, испытывая неловкость от этого настойчивого взгляда, уже пару раз убирал их, но в конце концов решил оставить на столе.

— Что вы хотите знать о Пенчо? — снова заговорила она. — Что он ошибался, считая, что купил меня? Что эта церковь явилась одной из причин, по которым я объявила ему войну? Что иногда он умеет вести себя как законченный сукин сын?..

Она проговорила все это абсолютно спокойно, как бы констатируя факты. Из-за ближайшего столика поднялись несколько человек, и некоторые из них поприветствовали Макарену. Все смотрели на Куарта с любопытством, особенно женщины, светловолосые и загорелые, отмеченные печатью уверенности, свойственной андалусским дамам благородного происхождения, которым никогда не приходилось голодать. Макарена Брунер ответила на приветствия кивком и улыбкой. Куарт внимательно смотрел на нее.

— А почему вы не требуете развода?

— Потому что я католичка.

Невозможно было понять, шутит она или говорит серьезно. Оба замолчали, и он слегка откинулся на спинку стула, продолжая смотреть на женщину. Бусы из слоновой кости и шелковая блузка под черным жакетом подчеркивали смуглость ее кожи, открытой глубоким декольте и освещенной золотистым сиянием свеч. Он взглянул в большие темные глаза, спокойно смотревшие на него. И понял, что его душевный покой нарушен — если, конечно (в этом пункте разум и инстинкт всегда подводили его), допустить, что его душа подвержена внешним колебаниям, как курс ценных бумаг на бирже. Если это сравнение подходило к данному случаю, то сейчас никто не дал бы за нее и ломаного гроша.

Он открыл рот и сказал что-то — просто чтобы сказать, чтобы заполнить молчание. Он сказал это к месту и подходящим тоном, и через пять секунд уже сам не помнил, что именно, но заполнить пустоту ему удалось. Теперь заговорила Макарена Брунер, а Куарт вспомнил Монсеньора Спаду. Молитва и холодный душ, с улыбкой посоветовал Мастиф, когда они стояли на лестнице на площади Испании.

— Есть вещи, которые мне хотелось бы объяснить вам, — говорила тем временем она, — но боюсь, что вряд ли сумею… — Она смотрела поверх плеча Куарта, а он кивнул, сам не зная зачем. Главное, что он снова способен был слушать со вниманием. — Тем, кому в жизни многое дано, иногда приходится дорого платить за это. Пенчо тоже платит. Он из тех, кто спрашивает счет, не изменяясь в лице, да еще сам стучит по стойке, чтобы узнать, сколько с него причитается. В этом смысле он настоящий мужчина. Настоящий тореадор. — По ее губам скользнула ироническая улыбка. — Но он до болезненного чувствителен и знает, что мне это отлично известно. Севилья — это большая деревня; мы обожаем сплетничать. Каждый слух, который достигает его ушей, каждая двусмысленная улыбка за спиной — это рана, нанесенная его гордости. — Она с усмешкой обвела глазами зал. — Представьте себе, что будут говорить, когда узнают, что я ужинала в вашем обществе.

— Значит, ради этого вы пригласили меня? — Куарт уже овладел собой. — Чтобы выставить напоказ, как трофей?

Она посмотрела на него взглядом, каким смотрят очень мудрые и очень старые, уставшие от жизни люди:

— Может быть. Мы, женщины, очень сложные существа по сравнению с мужчинами, такими прямыми в своей лжи, такими инфантильными в своих противоречиях… Такими последовательными в своей подлости. — Метрдотель лично принес им кофе: с молоком для нее, черный для него. Макарена Брунер положила себе в чашку кусочек сахара и улыбнулась своим мыслям. — В чем вы можете быть абсолютно уверены — так это в том, что Пенчо завтра утром будет знать об этом. По Божьей милости, бывают счета, по которым приходится платить в рассрочку. — Она отпила глоток и, не облизнув губ, взглянула на Куарта. — Вероятно, мне не следовало говорить «по Божьей милости», да? Это звучит как богохульство. Не поминай имя Божие всуе, и так далее.