Книга Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6 - Тим Милн

Одна из гарантий, которую он, возможно, и дал русским — которую не мог дать ни один политический деятель, — заключалась в том, что в эти годы англичане не проводили крупных секретных разведывательных операций против СССР. По-видимому, он действительно об этом сообщил и, возможно, даже предпринял какие-то шаги, чтобы укрепить доверие между двумя странами; забавно, что лишь советский агент мог оказать Великобритании столь специфичную услугу! Но не следует забывать, что Ким Филби находился в довольно деликатном положении. Как и в любой секретной службе, в штаб-квартире НКВД наверняка нашлись и те, кто готов был подвергнуть сомнению подлинность этого уникального агента, которого воочию видели считаные единицы. Ким или его лондонские хозяева, возможно, не любили отправлять в Москву донесения, сформулированные в слишком благозвучных для англичан выражениях. В любом случае после знакомства с его книгой создается впечатление, что на многие вещи он смотрел советскими глазами. Нельзя точно сказать, как он мог видеться с русскими и докладывать о дипломатическом зондировании или стратегии СИС.

После его перехода в Секцию IX картина целиком изменилась. Именно те оставшиеся семь лет в СИС — с 1944 по 1951 год — то, на чем, собственно, и зиждется его знаменитость или дурная слава. Больше не ставится вопрос о соотношении между выгодой и вредом для СИС и Великобритании: это был только вред, причем таких масштабов, что даже породил легенды. Возьмем одну фразу из рекламы издателя (на обложке или в аннотации к книге): «В напряженные и рискованные годы холодной войны любая деятельность британской разведки подвергалась опасности — потому что глава антисоветских операций был русским шпионом!» Ким являлся главой Секции IX и ее отдела-преемника лишь с сентября 1944 года до конца 1946 года — еще до фактического начала холодной войны. Послевоенной разведке еще предстояло набрать обороты. Вероятно, его наибольшая услуга для русских в этот период заключалась в нейтрализации Константина Волкова. В Стамбуле, в период с 1947 по 1949 год, его доступ к разведданным СИС в географическом отношении был довольно ограничен. Лишь когда он добрался до Вашингтона в сентябре 1949 года, русские, видимо, целиком осознали его послевоенный потенциал. В следующие двадцать с лишним месяцев он, по-видимому, был посвящен во все дела СИС, МИ-5, ЦРУ и ФБР, которые требовали англо-американских консультаций на высшем уровне; он вполне мог сообщать русским о ряде других аспектов американского мира разведки; и он то и дело принимал важных гостей, которые держали его в курсе лондонских событий. У него также имелся кое-какой доступ к политической корреспонденции между его посольством и министерством иностранных дел. Но он мог и не знать о делах англо-американской разведки, с которыми можно было ознакомиться только при непосредственных контактах в Лондоне или в местных резидентурах, и тем более об операциях и стратегиях СИС, которые не требовали обсуждения с американцами.

Во многих вещах, которые попадали в поле его зрения в упомянутые семь лет, сказывались значительные ограничения, влиявшие на общую эффективность его работы. Во-первых, Ким был лишь одним из большого количества офицеров СИС. Большинство его действий: отчеты перед начальством, указания подчиненным или комментарии по поводу тех или иных предложений — были известны сразу нескольким лицам. Если бы он проявил, скажем, заметное нежелание развивать некую многообещающую идею или попытался бы как-то повести себя не так, как рекомендовано его коллегам или Уайтхоллу, то это наверняка было бы замечено. У Кима Филби в СИС сформировалась очень прочная репутация. На высшие посты часто назначают никчемных людей, которые на первый взгляд только палки в колеса вставляют, а, по сути, толку от них никакого. И все знают, что они ни на что не годны. И каждый стремится с ними не сталкиваться. С Кимом все было по-другому; он был хорош во всех отношениях. С моей точки зрения, в вопросах руководства он почти всегда соответствовал возложенным на него ожиданиям. Абсурдно говорить — как многие думают, — что при Киме Филби антикоммунистическая секция СИС стала, по сути, составной частью соответствующего отдела НКВД. Да у него попросту не было такой свободы действий. На протяжении 99 процентов времени единственный надежный способ как-то помочь русским заключался в том, чтобы сообщить о происходящем, дать какой-нибудь совет, а все остальное оставить на их собственное усмотрение.

Но русские тоже отнюдь не всегда могли действовать в соответствии с полученной от него информацией. Проблема при наличии действительно хорошего секретного источника состоит в том, что его нужно беречь и не дать разоблачить. На памяти по крайней мере одна крупномасштабная разведывательная операция — не связанная с Кимом Филби, — которая, по моему мнению, продолжалась несколько месяцев просто потому, что противоположная сторона узнала о ней на раннем этапе из весьма деликатного источника5. Вероятно, вскоре они узнали о ней и из других источников, но не осмелились принимать каких-либо мер, дабы не привлечь внимание к их первоисточнику. Это старая дилемма ISOS. Подозреваю, что в НКВД шли долгие споры по поводу сложных планов СИС/ЦРУ по заброске агентов в Албании и на Украине, о которых, по-видимому, русским докладывал Ким. Стоило ли сообщать несговорчивым и крайне ненадежным албанским властям точные сроки и координаты высадки диверсантов? Не разумнее было бы подождать и посмотреть, будут ли просочившиеся диверсанты так или иначе схвачены русскими? После истории с Волковым русские, должно быть, хорошо знали, что жизнь Кима полна опасностей и что поспешные действия на основе полученной от него информации могут навлечь на него подозрения. Более того, с 1949 года Ким вынужден был уделять все больше внимания не слишком приятному и опасному занятию, пытаясь предотвратить разоблачение Маклина (а заодно и свое собственное). Помимо прочего, Ким являлся своего рода дозорным советской разведки, наделенный обязанностью предупреждать о том, что в СИС или МИ-5 возникли подозрения к тому или иному русскому агенту. По-видимому, примерно такую же роль он играл по отношению к ФБР, когда была арестована Джудит Коплон6; а до тех пор она, очевидно, имела возможность информировать русских о расследованиях ФБР, но потом они обратились к Киму Филби.

Наконец, одним из самых больших ограничений на его работу для русских за эти семь лет, вероятно, была простая нехватка времени. Через его папку входящей корреспонденции проходил целый поток весьма интересных документов, но он был слишком велик, чтобы просто прочитать, не говоря о том, чтобы запомнить или проанализировать. Дополнительным источником информации были конференции и совещания. Для одной только работы на СИС едва хватало полного рабочего дня, даже если бы у него не было никаких обязательств перед русскими. Его ценность как агента-информатора была бы намного выше, если бы он сам или его сообщник имели возможность крупномасштабного фотокопирования полезных документов. Происходило ли такое на самом деле? Ким описывает, как, услышав о бегстве Бёрджесса с Маклином, он спустился в подвал своего дома в Вашингтоне, взял фотоаппарат, треножник и прочие принадлежности и спрятал в соседнем лесу. Как бы то ни было, я не думаю, что Ким Филби имел возможность по ночам фотографировать секретные документы у себя дома, в присутствии Эйлин и детей и тем более Гая Бёрджесса, слоняющегося с неразлучной бутылкой виски. Эйлин однажды рассказала моей жене, что в Вашингтоне она видела, как Томми Филби — на тот момент ему было около семи лет — играл с каким-то дорогим на вид прибором, по-видимому относящимся к фотооборудованию, который вытащил из буфета или комода в комнате Гая. Прежде Мэри такого прибора никогда не видела. Был ли Гай фотографом? Времени у него имелось предостаточно, и, наверное, у него было намного больше, чем у Кима, возможностей для периодического уединения. Но Brigadier Brilliant («Блестящего бригадира»), как называла Гая Бёрджесса Сирил Конноли, очень трудно представить в этом довольно утомительном и невзрачном качестве. Возможно, фотографирование документов уже не относилось к праздной роскоши. Может быть, уместно процитировать комментарий Кима Филби в контексте его бейрутского периода работы: «Чтобы документальная разведка обладала настоящей ценностью, ее нужно вести непрерывно, сопровождая огромным количеством пояснений. Серьезная часовая беседа с заслуживающим доверия источником информации зачастую намного важнее, чем любое количество оригиналов того или иного документа. Конечно, лучше иметь и то и другое». Здесь Ким говорит о тех документах, которые могут попасть к журналисту, но я думаю, что его комментарии имеют более широкое применение. Отстаивает ли он собственный стиль шпионажа на фоне такового Джорджа Блейка или Олега Пеньковского, которые передавали противнику много секретных документов? Факт остается фактом: многие документы переполнены деталями, которые просто невозможно запомнить. Если вы рассматриваете Кима просто как агента-информатора, то его карьера советского шпиона настоятельно требовала регулярного фотокопирования документов, но как далеко все это зашло на самом деле, остается лишь гадать. Вполне возможно, что русские — как и он сам — предпочли сосредоточиться на других вещах.