Книга Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

— Ступай и заткни младенца! А потом возьми его и убирайся туда, откуда пришла! Забирай свое отродье — неизвестно от кого рожденное — и уматывай из моего дома!

Я испуганно прикрыла ладонью рот, колени подкосились. Мама была рядом и видела все от начала до конца. Все женщины округи слышали, что сказал мой муж. Мама помогла мне подняться на ноги.

— Довольно, Дина. Хватит. Ступай забери сына. Мы уходим домой. На этот раз — навсегда.

Я была не одинока. Со мной был Садиг. Две недели спустя, через несколько дней после Ашуры, пришел Шариф Мухаммад Чача, сообщил, что Акрам умер. Повесился в роскошной ванной наших роскошных апартаментов.

Я, вдова в девятнадцать лет, отправилась в дом своего покойного мужа, где уже собрались люди выразить соболезнования. Среди них было немало тех, кто стал свидетелем моего унижения две недели назад. Тетушка Саида, вне себя от горя, кричала и велела мне убираться вон из ее дома. Точно как ее сын. Теперь я ее понимаю. Понимаю, что делает с людьми горе. Каким жадным оно становится, когда соединяется с горечью гнева и отторжения, каким слепым в поисках человека, которого можно обвинить. Я была просто удобной мишенью — выбранной без всякой причины или оснований.

Но я была не одинока. Со мной был Садиг.

Мама умерла, когда Садигу исполнилось восемь месяцев.

Но я не была одинока. Со мной был Садиг.

К нам часто заглядывал Дядя Аббас, уговаривая вернуться под их кров. Но я лишь повторила ему то, что сказала мама перед смертью. Что Абу хотел бы, чтобы я осталась одна. Что моя жизнь принадлежит только мне и больше никому. Со мной дар Господень. Который невозможно растратить. Я и помыслить не могла, что впоследствии Дядя Аббас использует имя Господа против меня. Что он уже советовался с муллами и юристами — а все они мужчины. И те подтвердили, что Садиг принадлежит ему. Что, отлучив ребенка от груди, я потеряю права на своего собственного сына.

Но ничего подобного он не произнес вслух. Мне он сказал:

— Я не могу заставить тебя, Дина, жить вместе с нами. Хотя так должно быть. Ты достаточно страдала. Но и мы тоже. Твоя свекровь утратила разум от горя, она была несправедлива к тебе. Нам всем нужно время, чтобы прийти в себя.

Он обещал дать мне время. И дал. Больше пяти лет. Должно быть, все эти годы вынашивал планы, мучительно разрываясь между чувством вины и горем. Между тем, что должен был мне и что хотел для себя. А хотел он отобрать своего внука, который принадлежал мне, что бы ни говорил мулла.

Как ни странно, но я была счастлива в те годы. Я жила в доме, где выросла, вместе с Садигом, в обществе одной лишь Мэйси. Каждую неделю я возила Садига к дедушке и бабушке. Никогда не ограничивала их прав, как бы больно мне ни было. Хотя, конечно, предпочла бы никогда не переступать порога их дома.

Я смирилась с едва прикрытой неприязнью и нападками Тетушки Саиды. К концу годичного траура она сумела проглотить обиду и все же навестила меня, а с началом Мухаррама уговорила прийти на ее меджлисы. Это был акт примирения после того, что произошло накануне смерти Акрама — не для меня, но для ее внука, законность рождения которого сам ее сын поставил под сомнение, отказавшись от него перед собранием свидетелей. Мое первое появление на меджлисе она превратила в грандиозное шоу, демонстративно обняв за плечи. Возможно, это и вправду изменило отношение некоторых женщин ко мне, не знаю. Я сторонилась их больше, чем они меня, общаясь с ними лишь посредством чтения ноха. Но это я делала из любви к Имаму и не нуждалась в их одобрении. Общее горе на меджлисах стирало все различия, и мне находилось место наравне со всеми.

Мне недостает этой силы женского сообщества. Здесь, в Америке, я много лет не могла найти замены ей, ведь в этой стране женщины должны входить в мечеть через боковую дверь, во время молитвы сидеть в самом дальнем углу, и все потому, что служба проходит одновременно для мужчин и женщин. В Пакистане наши собрания проходили в отдельном от мужчин месте, в отдельное время, нам ничего не надо было делить с ними — ни время, ни место, ни власть.

Там, где мы собирались, царил дух Биби Зейнаб — ты знаешь эту историю? Полностью? Про Кербелу? Садиг тебе и это рассказал? Это за Зейнаб пошли люди в день несчастья — Ашура. Она возглавила плененных женщин и детей, заботилась о них, говорила от их имени на суде перед тираном, и голос ее, отважный и сильный, взывал к справедливости.

Все пять лет, что мы с Садигом появлялись в доме свекрови — на меджлисах и просто с визитами, — я опрометчиво не замечала и не реагировала на «предупредительные» сигналы об опасности. Дядя Аббас и Тетушка. Саида часто жаловались, что Садиг чересчур зависим от меня, слишком привязан. Что это, мол, ненормально, что он боится дедушки с бабушкой и вообще других людей. Помню, как огорчился Дядя Аббас, когда Садиг безутешно расплакался, оказавшись на людях без меня. Это случилось во время Мухаррама. Садиг не смог участвовать в мужской процессии, он слишком испугался того, что увидел. Дядя Аббас заявил, что мальчик привык цепляться за мамину юбку. Дети, особенно мальчики, должны в конце концов выходить из лона матери и учиться выживать в реальном мире. Но я не понимала, к чему он клонит. Откуда мне было знать?

В день, когда вернулся Умар, мы с Садигом сидели на террасе. Я не подозревала, что происходящее в соседнем доме, в доме моего старого друга, может так повлиять на мою собственную жизнь, — я-то верила, нисколько не жалуясь на свое положение, что оно останется неизменным всегда. От Мэйси, которая услышала новости от прачки, работавшей у матери Умара — этой ваххабитки, как сердито говаривала моя мама, — я узнала, что Умар вернулся на полгода. Закончил учебу в Америке, получил должность профессора. Огромный успех. С любой точки зрения. Он все еще холост, и его мать стремится исправить положение, для чего он и приехал домой.

Я не общалась с ним. Ни в какой форме. Даже избегала террасы, пила чай в гостиной, предоставив Мэйси развешивать белье, хотя это было одной из моих любимых домашних обязанностей, ведь веревка натянута на террасе, где я провела в детстве столько счастливых часов. И конечно, была потрясена словами Дяди Аббаса, явившегося ко мне однажды утром, пока Садиг был в школе.

— Твоя соседка, миссис Юсуф, приходила ко мне, Дина.

— Моя соседка?

— Она в ярости. Впрочем, похоже, это ее обычное состояние.

— В ярости? На меня? Но за что?

— Она беспокоится, что ее сын примет импульсивное решение. Ты с ним знакома?

На миг я застыла.

— Раньше знала его, — выдавила наконец. — В детстве. С тех пор не встречалась.

Дядя Аббас внимательно изучал мое лицо. Но мне нечего было скрывать, и я смело смотрела прямо в глаза.

— Она говорит, он влюблен в тебя. Всегда был влюблен. Ты об этом знала?

— Он… — Воздух в легких внезапно закончился. — Она… но… это чушь! Я даже не разговаривала с ним! И с какой стати она заявилась к вам?