Книга Гринвичский меридиан - Юлия Лавряшина

— Опять страхи?! Ты боишься своей красоты?

— Если б я была сложена, как модель, — сконфуженно пробормотала я.

Но Режиссер отрезал:

— Если б мне нужна была модель, я нашел бы ее, можешь не сомневаться. Мне нужна ты. А тебе нужен я. Чтобы ты наконец узнала себя настоящую. А то ты так и проживешь век, притворяясь испуганной девочкой.

У меня недобро заныло в груди. Я умоляюще сказала:

— Режиссер, я не хочу знать себя настоящую.

— Поздно, — жестко ответил он. — Ты уже столько узнала о себе, что теперь просто не сможешь остановиться.

Он опять схватил меня за руку и рванул с обрыва вниз. Мы прыгали с корня на корень, и каждый тупой удар загонял в мое тело заряд удалой отваги, в которой звенели вопли дудок и гудков. И они же доносились снизу. Со всех сторон. Даже ветер стал визгливым и резкоголосым. Он горячел с каждым мигом, будто мы спускались в лето, которое, оказывается, никуда не уходит, а живет рядом с нами в том мире, который нам как-то удается не замечать.

Мы ворвались в безумную толпу, и я вдохнула раскаленное неистовство. Оно обожгло меня изнутри, и сердце бешено заколотилось. Меня охватил сумасшедший восторг, пронзительный вопль сам собою вырвался из груди. Чьи-то жадные руки, сменяясь, обнимали меня, скользкие губы втягивали мои и тотчас выпускали. Ни глаз, ни лиц я не успевала разглядеть — только руки и губы. Я металась, натыкаясь на горячие тела…

Кто-то вдруг толкнул меня в воду. Я взвизгнула, но вода оказалась теплой, согретой людским жаром. Я барахталась, пытаясь подняться, но кто-то закричал над моим ухом: "Купала! Купала!" Нестройные голоса подхватили: "Купалу — в жертву! В жертву урожаю!" С меня сорвали платье. Я обхватила руками плечи, но, вспомнив выговор Режиссера, опустила их.

Все вопли вдруг разом стихли и раздалось красивое ритуальное песнопение. Я стояла в воде, в одном лишь венке, а все остальные покачивались на берегу, охваченные торжественным экстазом. Сзади кто-то подогнал лодку, и меня подсадили. Я встала в узком суденышке, вытянувшись во весь рост, и подумала, что если временами и чувствую себя красивой, то благодаря Полу, а не Режиссеру. Первый восхищался мной, второй заставлял поверить в это, не понимая, что это так же невозможно, как пытаться вынудить человека быть счастливым. Если этого ощущения нет, то сила воли тут не поможет. Особенно чужая сила воли…

Парень, на которого я старалась не смотреть, быстро вывел лодку на середину реки. Потом тоже поднялся и коротким сильным ударом выбил какое-то подобие пробки, закрывавшей отверстие в днище. И прыгнул в воду.

Я следила, как набирается вода, остужая мои ноги, как уплывает гребец, двигаясь красиво и быстро, как покачиваются люди на берегу, словно дышат в унисон, и все ждала, когда же раздастся крик Режиссера: "Стоп! Снято".

Вода уже холодила мне живот, и я забеспокоилась: как бы не простудиться, вдруг я и вправду уже беременна? Чего не бывает… Я раскинула руки, пытаясь удержаться на плаву, и только тут поняла, что не могу оттолкнуться от лодки. Гребец привязал меня так ловко, что я и не заметила, поглощенная значительностью происходящего. Меня охватила паника, я не знала, как поступить, — пытаться освободиться, рискуя испортить дубль, чтобы потом идти на все это во второй раз; или позволить им снять до конца, уйти с головой под воду, а уж потом заняться веревкой. От холода ноги стало сводить судорогой, и я едва не закричала от боли и отчаяния. Но невидимый Режиссер смотрел на меня сквозь глазок камеры, и я не могла позволить ему насладиться моим страхом. Ведь это он только говорил, что учит меня бороться с ним, а сам подталкивал все к новым и новым виткам ужаса. Я поняла это, когда вода, ласкаясь, коснулась подбородка, нежная и беспощадная, как сумасшедший убийца.

Я запрокинула голову, и небо снова резануло глаза. Одно из пышнотелых облаков внезапно обернулось люлькой, подернутой белым тюлем, чтобы младенца не беспокоили комары. И я поняла, что это мой ребенок уплывает в бесконечность. Мой неродившийся малыш, умеющий говорить на двух языках.

Крик захлебнулся. Вода залилась мне в горло, я даже не успела глотнуть воздуха. Преодолевая мягкое сопротивление реки, я согнулась и вцепилась в узел, стягивавший ноги. Он не поддавался, но я дергала и дергала за концы веревки, склеенной водой. А она разрасталась, разбухшая, темная, и окутывала всю меня, стягивая тело беспомощностью. И краешком сознания я вдруг поняла, что у меня больше нет сил бороться.

Жизнь возвращалась, вытесняя воду. Я выплевывала ее, не научившись думать. Твердая рука хлопнула меня по спине, извергнув очередной выплеск. Продышавшись, я упала на траву и обнаружила, что лежу у ног Режиссера. Он смотрел на меня сверху и улыбался.

Великолепно! — лениво отозвался он, имея в виду последнюю сцену.

Я поняла это не сразу, потому что в голове тупо гудело, а горло и нос казались ободранными в кровь.

— Я жива? — только и удалось прохрипеть мне.

— Жива-жива, — заверил Режиссер и посмотрел на часы. — О! Пора возвращаться в замок.

Пока я училась дышать, он нетерпеливо поглядывал по сторонам. Перед глазами у меня все расплывалось, но, по-моему, мне не почудилось: в его ускользающем от моего взгляда лице не было и тени раскаяния.

— Ты чуть не утопил меня, — простонала я.

— Да что ты? — удивился он. — Я сразу послал своих людей в воду.

— Ты даже не сам…

Он вполне серьезно ответил:

— Это не мое дело. Каждый должен выполнять свою работу. Я свою выполняю безукоризненно.

— Ты — чудовище.

Он издал неприятный смешок:

— Уинделстоунского ущелья, как сказал бы твой престарелый друг. Ты не знаешь этой сказки? Изучай английский фольклор, детка!

Неприкрыто зевнув, Режиссер протянул мне руку:

— Ну, хватит уже изображать утопленницу, вставай!

Я поднялась, даже не дотронувшись до него. Внезапно он произнес совсем другим, взволнованным, срывающимся голосом:

— Ты — гениальная актриса. Самая лучшая! Я верил каждому взмаху твоих ресниц, каждому воплю, что ты давила в себе. Ты так нужна мне… Ты и не представляешь, как ты мне нужна!

— Можешь не говорить мне всего этого, — слезы так и полились у меня из глаз. А может, это были остатки воды, которой я пропиталась.

Режиссер воскликнул по-мальчишески звонко:

— Буду говорить!

— Я больше не хочу у тебя сниматься!

— Хочешь! Сегодня ты посмотрела в глаза самой смерти и не испугалась. Чего же тебе еще бояться? Ни лучше, ни хуже ничего не будет. От своего страха ты можешь уйти двумя путями — или моим, или его.

— Он даст мне покой, — я наконец утерла слезы. — А ты губишь меня, Режиссер!

— Да ты ведь этого и хочешь! Разве не этого хочет каждая русская женщина? Прекрасной, ни с чем несравнимой гибели вместе с нечеловечески прекрасным возлюбленным!