Книга Я была Алисой - Мелани Бенджамин

— Алиса! — Статная и видная в новом красном шелковом наряде с турнюром в виде каскада белых сатиновых оборок с черными бархатными бантиками, по холлу плыла мама.

— Да, мама?

— Мне нужно поговорить с тобой до отъезда.

— О чем, мама?

— Об этой твоей истории с принцем Леопольдом. Отец со мной беседовал сегодня вечером по данному поводу.

— Правда? — Может, Лео получил известие от королевы? Я не могла скрыть отразившуюся на моем лице надежду. Будучи не в состоянии и не желая сдерживать радость, я сморгнула непрошеную слезу.

Однако мама сделала вид, будто ничего не заметила, поскольку фыркнула, прежде чем продолжить:

— Да. Он бестолков, твой отец. Симпатия к принцу застит ему глаза. И он не может трезво взглянуть на ситуацию.

— Понимаю. — Мои слезы сразу высохли. Я взглянула матери прямо в глаза. — А ты?

— Я могу. Могу, несмотря на то, что ты обо мне думаешь.

— А что я думаю? Могу тебе об этом сказать. По-моему, ты смотришь на вещи исключительно глазами пресыщенной особы, мама. Полагаю, ты не можешь смотреть на меня, не видя… не видя того, что хочешь увидеть, а ты хочешь увидеть, что я недостаточно хороша для принца. Ну, признайся же, мама. Признайся, что считаешь, будто Лео слишком хорош для меня. — Я повысила голос, и даже волосы у меня на затылке, казалось, встали дыбом, как у животного, вовлеченного в смертельную схватку. Но мне было все равно. Наконец-то мне удалось добиться внимания матери, заставить ее говорить со мной на равных… пусть даже для этого и потребуется выслушать от нее нелицеприятную для меня правду.

Мамины темные глаза заблестели, брови приподнялись в виде треугольника. Думаю, она невольно восхищалась мной: мало кто решался ей противоречить. Однако мама отрицательно покачала головой, опровергая только что сказанное мной.

— Мне известны те стороны жизни, о которых ты не имеешь представления. Я знаю королеву и знаю, что возможны… что начнутся всякие расспросы. Вот ты обвиняешь меня в том, что я тебя недооцениваю. А приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что я стараюсь тебя оградить? Защитить твое сердце от боли? Когда-то я считала тебя самой практичной из своих дочерей, Алиса. Но теперь все больше в этом сомневаюсь. Последнее время ты стала такой отчаянной. Такой безрассудной.

Почему всякий раз, как я пыталась сама творить свою судьбу, меня называли безрассудной? Может, таков удел незамужней женщины? Видно, так оно и есть.

— И я на самом деле отчаянная! И, если это делает меня безрассудной, значит, так тому и быть! Я отчаянно влюблена, отчаянно стремлюсь поскорее вырваться из этого дома… Мне двадцать четыре года, мама! Двадцать четыре! Мне нужно замуж, мне нужен свой дом, а меня держали взаперти, мне уготовили участь старой девы. Лео же нашел меня и спас! Теперь и мне кое-что известно о жизни… Уж поверь. Я приняла кое-какие меры, чтобы защитить себя. — В этот момент я подумала о мистере Рескине, о том последнем ужасном дне в его гостиной и содрогнулась.

— Алиса. — Лицо матери смягчилось. В ее глазах загорелось нечто, похожее на понимание. И я вспомнила ту давнюю зиму за год до прибытия Альберта, когда мама постоянно призывала меня к себе. Тогда в ее глазах появлялось это же выражение. Но только тогда и никогда после. — Алиса, я и в самом деле желаю тебе счастья. Я хочу, чтобы у тебя была своя семья, свой дом, как у Ины и как это скоро будет у Эдит. Хочу, чтобы ты и Леопольд… Скажи, Алиса, неужели ты и впрямь полагаешь, будто он будет держать рот на замке? Что он не скажет ни слова, видя, как ты собираешься замуж за другого, тем более за принца? — Мамин рот искривился, словно сама мысль о нем была ей ненавистна, и я поняла, что речь идет о мистере Доджсоне.

— Думаю, он желает мне счастья, — с вызовом произнесла я слова, в которые искренне верила, ибо и сама желала ему счастья.

— Вот как? — приподняла бровь мама. — Ну, значит, ты еще большая дура, чем мне казалось.

Ее слова ударили меня, словно пощечина. Назови она меня уродиной, я бы не обратила внимания, но я была уверена, будто мама считает меня разумным человеком, и очень это ценила. Однако я и бровью не повела, ничем не выдала своей боли.

— Я присоединюсь к тебе в карете через минуту, мама. Мне нужно найти Софи. — Не глядя ей более в глаза, я проскользнула мимо и направилась к себе.

Но не успела дойти до двери, как услышала:

— Алиса.

Мамин оклик прозвучал не как приказ, а почти как мольба. Но, проигнорировав ее призыв, я вошла в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Софи, как послушный ребенок, в ожидании сидела возле моего туалетного столика. Я велела ей подать мне накидку и перчатки и, ради Бога, поберечь мой букетик по дороге на бал. После этого я еще раз подбежала к зеркалу, чтобы взглянуть на себя. Не помню, когда еще я так часто смотрелась в зеркало. Пристально вглядываясь в собственное отражение, я наконец сбросила с себя мамины слова. Потом отдышалась, дождалась, пока щеки немного остынут, и сморгнула слезу. Я пыталась вернуть себе тот восторг, который чувствовала в комнате Эдит, но знала, что вновь обрету его лишь в объятиях Лео.

Меня с невыразимой силой охватило желание поскорее увидеть его. Я буквально выбежала из комнаты — Софи, еле поспевая, последовала за мной — и, едва накинув плащ на плечи, слетела вниз по ступеням.

Присоединившись в карете к Роде, Обри Харкурту, который в отсутствие Эдит выглядел крайне бледным и угрюмым, и родителям, я, слушая стук колес, всем телом подалась вперед, словно могла силой воли заставить лошадей лететь. К счастью, путь оказался недолгим. Совсем скоро мы подъехали к новому зданию Хлебной биржи, что за городской ратушей, где устраивался бал в честь Дня поминовения 1876 года.

Мне приходилось сдерживать себя — ибо мое нетерпение пульсировало с невероятной силой, чтобы не броситься бегом из кареты, выкрикивая имя Лео.

Вместо этого я, поддерживая юбки, чинно спустилась из экипажа и проследовала за родителями в здание, чтобы — в очередной раз — услышать: «Мисс Алиса Лидделл, дочь декана и миссис Лидделл».

— А ведь, наверное, многие молодые дамы заглядываются на вас, Ваше Королевское Высочество, питая несбыточные надежды на то, что вы запишетесь в их книжках хотя бы на один танец.

— Разве? Не имею представления, ибо не могу смотреть ни на кого, кроме вас.

— Однажды вам это надоест, — поддразнила я, не веря собственным словам. — И вы затоскуете, а может, и пожалеете о днях, когда могли танцевать с кем угодно.

— По-моему, вы говорите о себе! А ну-ка признайтесь, Алиса, хотите вы танцевать с кем-нибудь из тех скачущих студентов-новичков? Видите ватагу за углом? Вид у всех такой, будто они позаимствовали жилеты у своих отцов. Желаете променять меня, бедного, на одного из них? Это вы боитесь пожалеть, а не я!

— О Боже, вы видите меня насквозь! От вас ничего не скроешь!

Лео со смехом закружил меня в танце — правда, не совсем в такт исполняемой оркестром мелодии, — так что все завертелось кругом, но я не обращала на это внимания. Глядя в улыбающееся лицо Лео (он наконец-то стал поправляться после болезни: скулы на лице уже не так выступали, как прежде), я полностью доверилась его надежным, уверенным объятиям, и он повел меня в танце между других пар, даря мне несказанное облегчение. В тот вечер мне не хотелось думать, не хотелось тревожиться. Моим единственным желанием было смеяться, улыбаться, танцевать и да… возможно, даже флиртовать. Однако больше всего прочего я желала любить и быть любимой.