Книга Клеопатра - Фаина Гримберг

— Но теперь Цезарь уже почти стар...

— Ходят слухи, будто у него учащённое мочеиспускание и рези. Но, царица!.. Говорят и другое! Говорят, будто он всё ещё силён... когда речь идёт о женщинах!.. Эвноя, супруга мавританского царя Богуда, хвастается, будто покорила Цезаря своей красотой. Он и вправду сделал ей богатые подарки... В Риме существует один замечательный обычай: в честь возвратившегося с победой полководца устраивается праздничное шествие, называемое триумфом. Приветствуют победителя и его солдат. Эти последние веселятся вовсю, им позволено даже подшучивать над их военачальником... Так вот, когда Цезарь возвратился из Галльских земель с победой, солдаты распевали во время триумфального шествия припевки: «Прячьте жён, римляне! Мы ведём в город лысого развратника!»...

— Значит, Цезаря любят в Риме? Наверное, так посмеиваться могут лишь над человеком, которого любят!

— Пожалуй! Когда он впервые сделался консулом, он велел составлять и обнародовать ежедневные отчёты о действиях сената. Людям это понравилось... Помпея, впрочем, тоже любили. Особенно женщины! Известная в Риме продажная красавица Флора очень огорчалась верностью Помпея жене...

— Той самой Юлии...

— Той самой Юлии. Однажды в сенате дело дошло до рукопашной. Помпей не пострадал, но его одежда была запачкана кровью. Увидев это, Юлия потеряла сознание, у неё случились преждевременные роды. А через год она снова забеременела, но и вторая беременность окончилась скверно...

— ...то есть она умерла!

— Цезарь в один и тот же год справил свадьбу дочери с Помпеем и свою свадьбу с Кальпурнией...

— И где теперь эта Кальпурния?

— В Риме.

— «Цезарь» — это имя или титул?

Если это ещё не сделалось титулом, то непременно сделается в будущем!.. Он уже много сделал для Рима. На средства от военной добычи он начал обустраивать парадную городскую площадь. В память дочери он устроил поминальный пир, бесплатное угощение для народа. У него слабость к этим самым гладиаторским играм, когда нарочно обученные рабы убивают друг друга в поединках. Но когда он видел, что какой-нибудь лихой боец-гладиатор терпит поражение, он прекращал поединок своей волей, а бойца забирал в свою армию. Он удвоил жалованье легионерам, приказывает выдавать им провиант без меры; дарит каждому по рабу из числа пленных; обещает в дальнейшем наделить обширными земельными наделами... Цезарь всячески отрицает своё стремление к единовластию. Он любит повторять: «Я Цезарь, а не царь!» Оружием и конём он владеет замечательно! А выносливость его превосходит всякое вероятие. В походах он шагает впереди войска, пеший, с непокрытой головой, и в зной, и в дождь! А самые длинные переходы совершает он с необыкновенной быстротой, на коне, или в лёгкой повозке. Он отлично плавает и не боится переправляться через реки с помощью надутых мехов. Часто он прибывает в назначенное место прежде, чем его гонцы-вестники, долженствующие являться перед ним! Он осторожен, в его армии хорошо поставлена разведка. Прежде чем вторгнуться в Британию, он приказал обследовать морские пути и подступы к этой островной земле. А когда в Германских землях армия его была осаждена, он сумел в одиночестве пробраться через неприятельские посты, переодевшись в одежду варвара...

* * *

Спустя два дня, заполненных долгими разговорами о Цезаре, она попросила Аполлодора никогда больше о нём не говорить:

— Если я ещё раз услышу это имя — «Цезарь», меня стошнит! А ведь ещё и Максим вернётся, тоже будет говорить о нём!..

— А если не вернётся? Например, уедет в Рим всё с тем же Цезарем?

— Не смеши! Ваш Цезарь не уберётся отсюда, покамест не ограбит Египет основательно и не подчинит себе, то есть Риму, то есть себе!..

Аполлодор смотрел на неё, улыбаясь ласково. Эти её попытки быть лихой и циничной смешили его.

* * *

Она кружила по саду. Платье надела зелёное. Выходила к пруду, наклонялась к воде, опускала обе руки, полоскала пальцы. Распрямлялась. Чуть откидывалась назад. Потом вдруг вспоминала, что давно не танцевала и не пела. Шагала прочь от пруда. С мокрых пальцев стекали частые капли. Горбилась вдруг и вдруг распрямлялась. Она приказала Хармиане, чтобы та не смела искать её в саду. Ушла далеко-далеко, в самый дальний угол сада. Здесь росли финиковые пальмы и ярко-красные цветы. Она начала распеваться:

— А-а-а-а!..

Кажется, голос прозвучал красиво, нежно, протяжно... Тогда запела:

И звенят и гремят

вдоль проездных дорог

За каймою цветов

многоголосые

Хоры птиц на дубах... [44]

Пошёл тёплый дождь. Падали с неба частые капли. Платье, волосы — всё уже вымокло. И лицо сделалось мокрым, как будто она плакала тихо. Нагнулась, развязала ремешки сандалий, потрясла одной ногой, другой. Сбросила сандалии в траву. Не удержалась на ногах, оперлась руками о землю. Руки запачкались о мох. Ступни крепко надавили на цветочную поросль, пальцы ног покраснели от сока раздавленных её ногами цветов. Подтягивая зелёное платье, зажимая между ногами, она взбиралась на дерево. Сначала всё ещё пела по-гречески, потом смолкла. Гладкую мокрую древесную кору сжимали голые ноги. Она знала, какое её тело, гладкое, сильное, упругое; она не боялась царапин случайных, она даже и не чувствовала их... Совсем наверху она села на развилистый сук, махнула ногами в воздухе. Дерево жило, сквозь ветви его пролетало дыхание ветра. Она сжала ноги, как в детстве впервые, с тем же ощущением удовольствия почти болезненного, и вдруг припала приоткрытым ртом к мохнатому затылку большой ветви...

Начала быстро спускаться, спрыгнула на мокрую землю. Пошла босиком, в запачканном платье. Слабо скреплённые чёрные волосы распустились неровно, заколки легко упали, исчезли на мокрой мшистой земле. Мелкий дождь нежно и тихо вымочил всё. Мокрые ветви и цветы густо и сладко точили аромат, будто изнемогали в страсти. Тонкая шкурка древесной коры засверкала на солнце. Лепестки опавшие разукрасили дорожку. Жуки и улитки ползли меж лужиц воды. Она теперь ступала осторожно, чтобы не наступать на них; это вдруг превратилось в игру и забавляло её... Что-то такое было в детстве, но она не могла вспомнить, да и не старалась...

Конечно, прежде чем увидеть его, она почувствовала, что он здесь. Он, которого она не видела тысячу лет. Он оставался худым, длинноруким и длинноногим, но он сильно вырос и окреп. Он стал юношей. Но всё же черты его и весь его телесный состав отличались некоторой незавершённостью. Лицо его было смуглым и хмурым, брови густые чёрные над чёрными глазами. Она увидела сразу его лицо, как улыбнулось ей это хмурое, всё ещё мальчишеское лицо, улыбнулся большой, длинный рот, блеснув быстро белыми яркими зубами... И его голос, уже почти мужской, но всё ещё с такими мальчишескими высокими нотками-звучками, позвал её так знакомо, так родно, будто оживший вдруг отцов голос: