Книга Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков

– Пантелей! – крикнул он своему ординарцу. – Со спины прикрой! Продырявят меня – я тебе на том свете житья не дам, так и знай!

Ротмистр Голубицкий в черном кафтане и черной шапке с серебристым хвостом видел, как наседают русские, что не кончаются они числом, но сражался на совесть, как и заповедал ему воевода Довойна. И поляков, и русских полегло уже довольно. Кони яростно топтали и своих раненых, и чужих, и не было иного исхода тем, кто упал на камни разрушенной стены Великого посада. С располосованным плечом тысяцкий наконец-таки пробился к польскому ротмистру. Поляк яростно крутился на своем черном жеребце, ругаясь, отбивал удары русского дворянина, нападал сам. Но защитников крепости и полуразрушенного посада все теснили и теснили дальше, к другой крепостной стене. Плечо Григория жгло, рука чуть ослабла, но он старался не думать об этом, отдавая все силы схватке. И тогда ротмистр Голубицкий, заметив, что его противник слабеет, решил сокрушить его, для чего сделал большой замах. Но Григорий внезапно сам ударил его клинком в грудь – удар был колющий, не смертельный, но он заставил ротмистра забыть о нападении. И тотчас тысяцкий нанес сокрушительный удар: его тяжелая сабля резанула поляка по шапке, прочно войдя в кость. Григорий только и увидел, что выпученные глаза ротмистра и густую струю крови, выползавшую из-под черной шапки. Он с трудом вырвал саблю, и ротмистр Голубицкий, выпустив узду, повалился назад. Поляки, потерявшие одного из своих командиров, спешно отступали. Пятились и поредевшие немецкие мушкетеры, литовские копейщики. Но это был и последний удар Григория в этой битве – правая рука его онемела. Тут подоспел и Пантелей:

– Я того поляка, что вас полоснул, зарубил, начисто зарубил! Да вы ж совсем бледный, Григорий Осипович! Ну, точно смерть! – всполошился ординарец.

– Покаркай мне, дурень! – пробормотал тысяцкий, чувствуя, как темнеет в глазах, как уже серыми великанами давят башни Полоцка сверху и неумолимая сила тянет его самого вон из седла. И что руки Пантелея – вся его опора…

Бой за Великий посад Полоцка был выигран русскими начисто – поляки, немцы и литовцы были отброшены в крепость на горе, именовавшуюся Верхним замком. Но сам Великий посад со всем его богатством не достался никому. Станислав Довойна приказал уничтожить его – и в тот же день занятую русскими территорию забросали из крепости горшками с огнем. Великий посад был сожжен целиком – сгорело более трех тысяч дворов. На милость русского царя сдались двадцать тысяч посадских людей, попытавшихся купить свободу тем, что указали на склады продовольствия в «лесных ямах».

Следующие дни русская артиллерия разбивала стены Верхнего замка, не давая обороняющимся передыху. Туры приблизили к стенам – сутки напролет крепость поливалась огнем, свинцом и камнями.

К 15 февраля исход осады стал ясен всем – и русским, и полякам. Далее разрушать город и позволять убивать его жителей было бессмысленно. Главный штурм, к которому готовилась русская армия, так и не начался. Убитых русских под Полоцком не набралось и сотни.

В тот же день к царю явился польский православный епископ Арсений Шисца со своими священниками – они несли поднятыми кресты, встречая таким образом царя, и поверженное знамя города Полоцка, отданное старейшинами и воеводой Довойной победителю.

Царь встретил епископа в своем шатре милостиво, но сказал:

– Не ты мне нужен, святой отец, а воевода ваш – Довойна! Я за ним от самой Москвы шел, так пусть и он пошевелится! – Иоанн не шутил: и впрямь дорога выпала дальняя. – Пусть воевода прибудет ко мне и сам поклонится своему новому господину. Коли сегодня пред очи мои не явится, завтра хуже и ему, и городу будет! Слышишь, епископ, я ведь мало кого пожалею!..

Уже немолодой воевода до конца надеялся, что подобное унижение минет его, но перед лицом сокрушительных обстоятельств пришлось сдаться. Он ехал с небольшой свитой из поляков и немцев побитым, точно старый пес, таким и прибыл в стан победителя.

Григорию, потрепанному в схватке, потерявшему немало крови, на месте все же не сиделось. Хотелось поглядеть на униженного Довойну! С рукой на перевязи, у шатра государя, он глазам не поверил, когда увидел среди сопровождавших вражьего воеводу молодого немца – в пластинчатом доспехе, без шлема. Все они, безоружные, спешились неподалеку от шатра, но к царю, окруженный стрельцами, направился лишь один воевода Довойна.

Григорий не мог удержаться и подошел к нему, сдавшемуся на милость победителя.

– Да вы ли это? – изумленно спросил тысяцкий.

Молодой немец обернулся, нахмурился.

– Дева Мария! – удивленный не менее, воскликнул он. – Вот это встреча!..

– Именно так, – кивнул Григорий. – Карл фон Штаден, я помню…

– Князь… забыл ваше имя?

– Григорий Засекин, – проговорил тысяцкий. – Ничто вас не берет – ни меч, ни пушки, ни своя петля. Слышал я, как в Риге расправились с гарнизоном, сдавшим Феллин!

– Да что теперь вспоминать, – натянуто улыбнулся Штаден и тотчас повернулся к своим боевым товарищам. – Я вам рассказывал, господа, о русском князе, что в честной битве отсек мне два пальца, помните? – Он растопырил изуродованную правую пятерню. – Так это он самый, судьба не разлучает нас, – Штаден уважительно – того требовал случай – поклонился Григорию. – Мы дрались не на жизнь, а насмерть! – Он поймал взгляд Григория: – Но пальцев я вам все же не прощу, князь!

Его слушали не только свои. Навострили слух и русские дворяне из караула, державшиеся за сабли, и стрельцы со своими страшными секирами: многие знали словечки и польские, и немецкие – не первый год топтали русские кони басурманские земли.

– Так что же Полоцк? – спросил Григорий. – Будете сдавать город или заставите нас сравнять его с землей? Мне кажется, ваше упорство и новые смерти теперь пустое!

– Мне тоже так кажется, но все решает пан Довойна, – резонно ответил Штаден. – А вы, князь, по-прежнему все такой же напористый бородач! Отчего так много волос у вас на лицах? – Он весело огляделся: их уже слушали все, кто был неподалеку, – задиристый тон парламентера привлекал внимание. – Вы тут все – бородачи: и мужики, и аристократы! – Спутники фон Штадена посмеивались. – Как вас только ваши женщины терпят – так их и до смерти исколоть можно!

– Что до женщин, то они у нас привычные – мы их бородами щекочем, – подмигнул своим Григорий. – Да и не пристало славянам с босыми лицами ходить! Мы – мужи славные, а не бабы робкие! То-то промеж вас, европейцев, что скоблят себе скулы и подбородки, столько мужеложеской заразы бродит! – Он решил в полной мере ответить, пусть и словесно, влепить затрещину зазнайке-немцу.

Русские – дворяне и стрельцы – уже смеялись в голос. Штаден лишь натянуто улыбнулся, его спутники стали серы лицом, но куда деваться: не время и не место было дерзить куда более сильному противнику!

А в царском шатре, в ста шагах от спорщиков, разгорались страсти.

– Где ключи от города? – окруженный князьями и боярами, спрашивал у Довойны царь.