Книга Мысль творит реальность - Маруся Светлова

И показалось ей в какой-то момент, что она в этом лесу своя. Что она – часть леса, как эта березка и дятел. И она забыла о том, что она доцент, и мать, и жена, и руководитель кафедры, и про плед она забыла, и про пельмени, и про мужа, который будет две недели всухомятку питаться.

И стала она – просто она.

Просто часть леса.

И ей почему-то захотелось запеть.

Она и запела – дурным каким-то голосом, фальшиво прокричала:

– В лесу родилась елочка…

И устыдилась почему-то своего голоса и этого крика. Так они дурачились всегда в компании, в подпитии, орали какие-то песни, как будто бы свое стеснение прятали они в этом крике.

Но теперь – что-то другое нужно было петь тут, в лесу. И как-то по-другому.

И она даже остановилась, в смущении, подумав: «Это же надо – в таком живом, настоящем лесу даже петь надо что-то истинное, чистое».

И она затянула вдруг, тоненько, как девочка:

– Заповедный напев, заповедная даль… – И, чувствуя, что у нее получается, с каким-то внутренним волнением продолжила: – Свет хрустальной зари, свет над миром встающий…

И остановила свое пение, как будто услышать хотела – куда, в какую высоту или в какую гущу леса уходит ее пение.

И продолжила уже уверенней, как-то чисто и сильно:

– Мне понятна твоя вековая печаль —

Беловежская пуща… Беловежская пуща…

И остановилась. И повторила куда-то в небо – чисто и звонко, удивляясь своему голосу, его чистоте:

– Беловежская пуща… Беловежская пуща…

И хорошо ей стало. Хорошо, так хорошо, что захотелось руки раскинуть, открыться чему-то чистому и большому, чему-то такому, что в себе она почувствовала. Или в этом лесу…

И она руки распахнула – и свобода была такая в этом ее жесте, свобода, давно забытая, потому что вечно она бегала где-то с папкой или с сумкой, или с сумками, и всегда – в костюме и при параде. А тут – просто руки раскинула, и оказалось, это так здорово – дать свободу рукам. И она засмеялась даже.

И так и шла, раскинув руки, будто бы обнимая все вокруг, и голову запрокинула, и всю себя подставила солнечным лучам, которые сквозь кроны деревьев пробивались, и хорошо ей было.

Хорошо…

Хорошо…

И захотелось ей вдруг танцевать, и она повела сама себя в вальсе, дирижируя себе руками, и было такое удивительное чувство у нее внутри, когда плавно и торжественно поворачивала она свое тело, свободное и легкое, – что это танцует не она. Что-то в ней танцевало, и это что-то просто вырвалось наружу. И танец этот был красив.

И что-то разбудил он в ней, потому что проснулась в ней давно забытая девочка, озорная, легкая, и захотелось ей двигаться не так – и она начала просто запрокидывать руки и выбрасывать ноги, и танец этот был каким-то дурацким, смешным, озорным и свободным.

И такое удовольствие было в этой свободе вот так бездумно, безумно двигаться, просто быть собой, такой, какая есть, что она, как бы набирала обороты, и остановилась перед небольшой поляной, и просто танцевала.

И она танцевала, подпрыгивая, и делая какие-то непонятные ей па, поворачиваясь и семеня ногами, и делая какие-то живые движения бедрами, как будто все ее тело вдруг стало живым, живым, как этот лес, и дятел, который все стучал, и эта зеленая и яркая поляна.

И в какой-то момент своего танца она вдруг заметила, уловила движение в глубине леса. И не остановилась, только глаза скосила, и уже в повороте увидела – что-то маленькое, как комок, промчалось за деревьями.

И она, заинтригованная и взволнованная, все же не остановилась, почувствовав, что если остановится, то этот кто-то испугается и убежит. И она продолжала танцевать, но уже смотря туда, в лес.

И вдруг ясно увидела, ясно и неожиданно для себя, – белку, маленькую, совсем молоденькую белку.

И белка эта, перебегая от дерева к дереву, подкрадывалась, приближалась к ней. И подглядывала за ней.

Подглядывала, в этом не было сомнения.

И было это так поразительно, когда она поняла – она танцует в этом лесу, а за ней белка подглядывает. И, еще не зная, что ей делать со всем этим подглядыванием и белкой, она продолжала танцевать, так же выкидывая ноги и руки, но уже спокойнее, боясь вспугнуть свою неожиданную гостью, и все смотрела туда, за деревья – и белка все приближалась.

И каждый раз, выглядывая из-за дерева, как бы намечая себе очередной рывок к следующему дереву, белка с каким-то удивительно любопытным выражением «личика» смотрела на нее, танцующую. Как бы говоря:

– Ну, дела… Такого я еще не видела…

И перебегала ближе. И опять выглядывала. И смотрела на ее танец.

А она танцевала, и было что-то в ее танце действительно безумное. Это кому рассказать, подумала женщина, что она, доцент, мать, жена, руководитель кафедры, танцует в лесу для белки!..

И воспоминание это, о том, кто она есть, тут же испарилось, потому что не до таких глупостей ей сейчас было.

На нее смотрела, за ней следила живая, настоящая белка, и тут важно было не вспугнуть белку, подпустить ее поближе, потому что она никогда еще в жизни не видела так близко живых белок, да еще в живом лесу.

И белка подошла поближе.

Спряталась сначала за ближайшим деревом, всего-то в нескольких метрах от нее, танцующей уже спокойно, но все так же озорно – выкидывая ноги и раскидывая руки, подпрыгивая на месте.

И белка опять выглянула из-за дерева, и такое любопытство было написано на ее «личике», такое изумление, что она, забыв, наверное, обо всех правилах беличьей безопасности, вышла из-за дерева.

И подбежала поближе.

И еще ближе.

И села.

Просто уселась, перед ней, в метре от нее и стала наблюдать.

И она остановилась. Потому что происходило что-то уж совсем необычное – перед ней сидела и за ней наблюдала настоящая, живая белка.

Никогда в жизни на нее не смотрели белки. Она, бывало, сама смотрела в зоопарке на животных, разглядывая обезьян и слонов, тигров и попугаев.

А тут разглядывали ее. И она, пораженная этой сменой ролей, остановилась. Просто остановилась напротив белки и посмотрела на нее.

Посмотрела белке в глаза.

А белка посмотрела ей в глаза.

Вот так они и смотрели друг на друга, и непонятно было – кто кого рассматривает, кто тут хозяин, а кто гость, и мелькнуло в ней вдруг:

– Господи, мы все – одно… Мы думаем, это мы на них смотрим, за ними наблюдаем. А они за нами так же наблюдают, как мы за ними. И мы для них такие же чудные, как они для нас…

И опять подумала:

– Мы все – одно…