Книга Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

В декабре мы с Малленом встретились с сотрудниками министерства обороны, которые изучали ситуацию с ранеными, чтобы обсудить инициативы, достойные внимания новой президентской администрации. Я сказал, что побеседовал с новым министром по делам ветеранов Эриком Шинсеки, и он готов сотрудничать с нами по системе установления инвалидности. Вариантов было два: либо министерства обороны и по делам ветеранов работают вместе, либо мы обращаемся за поддержкой к законодателям. Маллен заметил, что нужно увеличить финансовую поддержку семей раненых, и я ответил, что нам необходим соответствующий закон, который уменьшит для них финансовое бремя. Еще я напомнил, что следует поместить под нашу «опеку» Национальную гвардию и резервистов. Разумеется, мы понимали, что нам придется нелегко – во многом благодаря ветеранским организациям.

Я высоко ценю ВО и все, что они делают для ветеранов, их патриотические и образовательные начинания, их стремление помогать семьям военнослужащих. Тем не менее они снова и снова становились помехой моим усилиям изменить ситуацию к лучшему в отношении помощи тем, кто состоял на действительной военной службе. Например, именно они в значительной степени несут ответственность за провал попытки добиться изменений в системе оценки инвалидности, о чем говорилось выше. Эти организации фокусировались на обеспечении максимальной поддержки ветеранам, поэтому солдаты и офицеры действительной военной службы оказывались во второстепенном положении, особенно если речь заходила о каких-либо новых льготах или пособиях, «ущемляющих» ветеранов. В частности, ВО категорически воспротивились законопроекту на основе превосходных рекомендаций комиссии Доула – Шалалы. По-моему, подобная близорукость непростительна.

Другой пример. Сенатор Джим Уэбб выдвинул законопроект, суливший ветеранам небывало щедрые образовательные субсидии. Я посчитал, что эти субсидии чрезмерно велики и могут негативно повлиять на желание нынешних военнослужащих оставаться на действительной военной службе. Я предложил конгрессу ввести пятилетний ценз: отслужи – и тогда претендуй на субсидии; тем самым мы гарантируем себе по крайней мере два срока, прежде чем человек покинет армию. Когда я позвонил по этому поводу спикеру палаты представителей Пелоси, она сказала: «По таким вопросам мы во всем полагаемся на ВО». (Во время моего визита в Форт-Худ осенью 2007 года супруга одного военнослужащего сказала мне, что солдат должен иметь возможность поделиться этой образовательной субсидией с женой или с детьми. Я счел это отличной идеей и передал президенту Бушу, а тот озвучил ее в своем обращении к нации в 2008 году. На Капитолийском холме идею встретили кисло, но мы смогли включить ее в окончательный вариант законопроекта; я рассматривал эту льготу как своего рода компенсацию за отказ ввести пятилетний ценз для получения субсидии.)

Было чрезвычайно тяжело добывать в министерстве обороны точную (и достоверную) информацию о том, насколько успешны шаги по улучшению помощи раненым и их семьям. Бюрократы из управления КБ регулярно докладывали мне, что все замечательно, что наши военнослужащие и их семьи всем довольны. Между тем от самих раненых я очень часто слышал обратное. Я требовал более полной и надежной обратной связи – от раненых, от их товарищей, супругов и родителей. «Хочу провести независимую оценку положения солдат и их семей, хочу видеть список программ, на которые нужны деньги», – таково было мое неизменное пожелание.

Мне так и не удалось одолеть упрямство и косность управления кадров и боеготовности, а также медицинской бюрократии, равно военной и гражданской. Это одна из моих величайших неудач на посту министра.

Война за войну

Весной 2008 года стало окончательно ясно, что принципиальная озабоченность министерства обороны планированием, подбором снаряжения и подготовкой личного состава к грядущим крупным войнам с другими национальными государствами при фактическом игнорировании текущих конфликтов и иных форм боестолкновений, например, иррегулярных и асимметричных войн, идет вразрез с насущной необходимостью. Именно это противоречие лежало в основе всех прочих схваток с Пентагоном, о которых я писал выше. За мои четыре с половиной министерских года этот вопрос оказался одним из немногих, когда мне приходилось давить на председателя ОКНШ и на весь Объединенный комитет начальников штабов.

Мне представлялось, что их подход состоит в намеренном игнорировании реальности. Ведь практически любой конфликт с применением вооруженных сил США со времен Вьетнама – за исключением разве что войны в Персидском заливе и первых недель войны в Ираке – подразумевал нетрадиционное противостояние: нашими противниками выступали малые государства или негосударственные образования наподобие «Аль-Каиды» и «Хезболлы». Военные же как будто исходили из следующего принципа: если готов и снаряжен к победе над большой страной, любая угроза меньших масштабов не заслуживает внимания. Но я не сомневался, что отсутствие с 2003 года успеха в борьбе с иракскими повстанцами опровергает это убеждение. Конечно, я признаю важность подготовки к войне против других государств. Хотя конфликты такого рода наименее вероятны, они будут иметь самые серьезные последствия, если к ним не готовиться заранее. Тем не менее, на мой взгляд, столь же необходимо финансировать, закупать снаряжение и обучать войска с учетом широкого круга потенциальных противников. Я никогда не ставил себе целью принизить значимость межгосударственных конфликтов или ценность современного оружия, не низводил их до «боев второго сорта» по сравнению с войнами, которые мы вели в настоящее время; скорее, я добивался того, чтобы мы не ограничивали себя традиционными возможностями. Я хотел иметь такой бюджет и такую организационную культуру, которые на данный момент в министерстве обороны отсутствовали.

Если коротко, я стремился сбалансировать наши возможности. Мне хотелось закрепить уроки и возможности, усвоенные в ходе кампаний в Ираке и Афганистане. Нельзя, чтобы армия мало-помалу забыла, как воевать против повстанцев (а после Вьетнама именно так и произошло). Нельзя допустить, чтобы оказалась напрасной реформа специальных операций, борьба с терроризмом и антипартизанские методы, революционизированные благодаря не имевшему ранее прецедентов слиянию возможностей разведки и боевых сил. Нельзя забывать, что обучение и оснащение сил безопасности в других странах, особенно в развивающихся, может стать важнейшим фактором победы без развертывания наших собственных войск. Мои сражения с Пентагоном на протяжении 2007 года – из-за MRAP, РНР, ухода за ранеными и прочего – заставили меня осознать чрезвычайную привлекательность традиционной войны для военного мышления: она словно зашита в ДНК штабистов, как и в ДНК тех бюрократов и политиков, промышленников и конгрессменов, которые жаждут и далее сохранить крупные программы закупок, инициированные в годы «холодной войны», и пресловутый «генеральский» образ мысли.

В соответствии с законом 1986 года президент должен представить Стратегию национальной безопасности, документ, описывающий мир таким, каким его видит президент, формулирующий цели и приоритеты во внешней политике и в сфере национальной безопасности. Министр обороны на основании этого документа готовит Национальную стратегию обороны (НСО), показывая, каким образом министерство поддержит усилия президента в рамках своих программ. НСО является фундаментом военного планирования, любых кампаний с использованием вооруженных сил, а также разведывательных операций. Учитывая, что ресурсы не беспредельны, НСО оценивает способность министерства обороны отводить риски и реагировать на них, причем «риск» определяется в терминах потенциальной угрозы для национальной безопасности в сочетании с вероятностью возникновения и «последствиями и ущербом в случае допущения критической ситуации». А председатель Объединенного комитета начальников штабов, опираясь на НСО, разрабатывает Национальную военную стратегию, в которой содержатся конкретные рекомендации для военных ведомств, служб и боевых частей с учетом сформулированной президентом Национальной стратегии безопасности.