Книга Тень "Полярной звезды" - Филип Пулман

И ничего не случилось. Мгновение умчалось; она слегка отстранилась, и они опять стояли, отделенные друг от друга.

— Но ваш отец… — запинаясь, выговорил Джим. — Если он знает…

— Это все деньги, — сказала она. — Мистер Беллман собирается заплатить ему уйму денег, когда мы поженимся. Он не знает, что мне все известно, но ведь это очевидно. И он так глубоко увяз в долгах, что отказаться не может. Сейчас он тоже разыскивает Алистера. Если они не найдут его скоро…

У нее опять прервался голос, она была в полном отчаянии. Он хотел опять обнять ее, но она ласково отстранилась, покачав головой.

— Если я выйду замуж за Беллмана, я преступница, — сказала она. — Двоемужница, или как там… А если не выйду, тогда папу посадят в тюрьму. И я никому не могу рассказать об этом. Но если они найдут Алистера, они сделают что-то ужасное, сделают, я знаю…

Они шли и шли. Где-то пела птица. Солнце, освещавшее ее лицо ясным зимним светом, лишний раз подчеркивало, как совершенны нежные краски ее кожи, как изящно очерчены ее виски, щеки, скулы. У Джима слегка кружилась голова, он чувствовал себя слабым, словно после серьезной болезни, и он знал, что эти мгновения продлятся недолго; кучер сделает полный круг и скоро подъедет к ним сзади. Она сказала:

— Здесь как в нашем зимнем саду. Будто ничего другого не существует. Я с вами, но чувствую себя совсем одинокой. Как жалко, что теперь нет старых увеселительных садов. Как Воксхолл или Креморн. Я ходила бы туда переодетой и любовалась бы фейерверками, и как играют лучи на деревьях, и смотрела бы, как танцуют…

— Вам не понравился бы Креморн. Под конец, перед тем как его закрыли, он стал совсем никудышный, дешевый и грязный. Хотя ночью, когда грязи не видно, он был совсем недурен. А вы не любите делать что-то, верно? Только наблюдать. Я не прав?

Она кивнула:

— Да, вы совершенно правы. Не думаю, что я хоть когда-нибудь в жизни сделала что-то хорошее. — Она говорила не потому, что жалела себя, просто рассказывала ему то, что было на самом деле.

— Но все-таки вы остановили свой экипаж.

— Да. И рада, что сделала это. Я не знаю, что он скажет. Может быть, расскажет моему отцу, о; конечно, расскажет. А я скажу, что мне захотелось погулять.

Они свернули на узкую дорожку, и тут она сказала:

— А вот вы любите делать. Вы детектив… и фотограф.

— На самом-то деле я не фотограф. Я… я пишу пьесы.

— Неужели?

— Пишу. Все время. Но пока ни одну не поставили.

— Вы собираетесь разбогатеть?

— Обязательно.

— И стать знаменитым? Как Шекспир?

— Само собой.

— А о чем ваши пьесы?

— Убийства. Как у Шекспира.

Но только не реальное убийство, думал он; он никогда не писал о реальных людях, реально убитых, и о том страшном потрясении, которое испытываешь, когда это происходит на самом деле. Это было бы слишком ужасно, хуже, чем вампиры, гораздо хуже.

Они прошли еще немного вперед. Он никогда не испытывал такого счастья и такой тревоги.

— Знаете, — сказал он, — вы… такая милая. Вы прекрасны. Я не могу найти верных слов, но я никогда не встречал таких, как вы. Никогда, нигде. Вы самая… само совершенство…

К его изумлению, глаза ее наполнились слезами.

— А я хочу… — сказала она глухо, почти пренебрежительно, — я хотела бы услышать хоть что-то другое. Надеть какой-нибудь маскарадный костюм. Или маску. Все всегда кончается этим: «Ах, вы прекрасны!»

В ее устах это слово прозвучало как «отвратительны».

— Вы полная противоположность одной особы, которую я увидел пару дней назад, — сказал он. — Нет, она не то чтобы безобразна, но у нее через все лицо родимое пятно, и она ненавидит, когда на нее смотрят. И она влюблена в… — в вашего мужа, подумал он. — В одного парня, и притом знает, что он никогда не полюбит ее, но он — единственное, что есть в ее жизни.

— О, бедняжка, — сказала она. — Как ее зовут?

— Изабел… Но послушайте, мы намерены остановить старого Беллмана. Вы знаете, кто он такой? Вы знаете, что он делает там, в Барроу? Вы не можете выйти за такое чудовище. Любой хотя бы относительно честный адвокат мог бы доказать, что вас принудили согласиться на это против вашей воли. Вас не обвинят в двоемужии, не бойтесь этого. Самое надежное для всех вас предать это гласности, не таиться. Черт с ними, с долгами вашего отца; он сам заварил кашу, а теперь заставляет вас броситься в этот ад, лишь бы выкупить себя. Но пока все это не стало общеизвестным, до тех пор никто из вас не может быть в безопасности, и особенно Макиннон.

— Я не собираюсь предавать его, — сказала она. — Что?

— Я им не скажу, где он. Ах!..

Она смотрела через его плечо на дорогу, и внезапно отчаяние исказило ее милые черты, словно тень черной тучи накрыла только что залитый солнцем парк. Он обернулся и увидел, что ее «виктория» возвращается. Кучер пока их не видел.

Джим стремительно повернулся тс ней:

— Так вам известно, где он? Я про Макиннона.

— Да. Но…

— Скажите мне! Быстрей, пока не подъехал экипаж! Мы должны знать, неужели вы не понимаете?!

Она прикусила губу, потом быстро кивнула.

— Хэмпстед, — сказала она. — Кентон-гарденс, пятнадцать. Под… под фамилией Стоун… мистер Стоун.

Джим поднес к губам ее руку и поцеловал ее. Все кончалось так быстро.

— Вы сможете приехать сюда еще? — спросил он.

Она беспомощно покачала головой, не сводя глаз с «виктории».

— Тогда напишите мне, — сказал он, нащупывая в кармане одну из визиток Фреда. — Я Джим Тейлор. По этому адресу. Обещайте.

— Я обещаю, — сказала она и, с последним встревоженным взглядом, взяла его руку.

Их руки сомкнулись, а тела уже отступали, потом разомкнулись и руки, и она вышла из-под деревьев. Джим стоял, не двигаясь с места, пока кучер останавливал лошадей. Он видел, как она оглянулась, робко и быстро, а потом он уже ничего не видел, потому что с его глазами произошло что-то странное. Он сердито вытер их тыльной стороной ладони; коляска снова тронулась и вскоре исчезла, влившись в поток экипажей на углу Гайд-парка.

Изабел не произнесла ни единого слова, пока Салли рассказывала ей о женитьбе Макиннона; выслушав, она только кивнула головой и молча последовала за ней к кебу. Она села рядом с Салли, по-прежнему безмолвная, и закрыла лицо вуалью.

— Как твоя рана? — спросила Салли, когда кеб выехал с площади. — Очень больно?

— Я ее почти не чувствую, — ответила Изабел. — Это пустяки.

Салли поняла. Это значило: по сравнению с тем, что ты мне сейчас рассказала. Изабел все нянчила на руках свою шкатулку, словно решила никогда не расставаться с ней, даже после смерти. Собрались они быстро, побросали кое-какую одежду в ковровый саквояж и сразу же вышли, торопясь на Бёртон-стрит: ведь там предстояло все расставить по-другому в связи с переездом Изабел, а Салли хотела как можно скорее чем-то занять девушку, чтобы отвлечь ее мысли от Макиннона.