Книга Только один год - Гейл Форман

Он смеется. Мы прощаемся.

Я возвращаюсь на репетицию. У Макс просто дикое выражение лица.

– Я сказала, что ты блевать пошел. Подхалим психанул, что ты не отпросился. Интересно, он прежде чем жену трахнуть, тоже спрашивает разрешения у Петры?

Я изо всех сил стараюсь сдержаться и не воображать себе эту картину.

– За мной должок. Скажу Линусу, что это была ложная тревога.

– Ты мне объяснишь, что это было-то?

Я думаю о Лулу, о том, что уже год гоняюсь за иллюзией, и что это ни к чему не приводит. С чего я взял, что на этот раз все будет иначе?

– Наверное, как ты и сказала: ложная тревога, – отвечаю я.

* * *

Но это «наверное» впивается в мой мозг как заноза, омрачая остаток дня, и я не могу перестать думать о письме, где оно, что в нем, от кого оно. К концу репетиции я понимаю, что мне просто необходимо это узнать; поэтому, несмотря на то что дождь возобновился, а я до смерти устал, я все же принимаю решение поговорить с Марйолейн. На телефон она не отвечает, а до завтра я ждать не могу. Она живет недалеко, на первом этаже просторного дома в дорогом районе, который располагается к югу от парка. Она всегда говорит заходить в любое время.

– Уиллем, – приветствует меня Марйолейн, открыв дверь. В одной руке у нее бокал вина, в другой – сигарета, и она как-то не особо рада тому, что я зашел. Я промок до нитки, а она даже не приглашает меня войти. – Какими судьбами?

– Извини за беспокойство, но я пытаюсь найти письмо.

– Письмо?

– Его отправляли на адрес баржи когда-то весной.

– Почему ты до сих пор получаешь почту на этот адрес?

– Не получаю. Просто так вышло, что его туда послали.

Марйолейн качает головой.

– Все, что приходило на баржу, пересылалось ко мне в офис, а оттуда на тот адрес, который ты мне дал.

– В Утрехт?

Она вздыхает.

– Наверное. Ты не можешь утром позвонить?

– Это очень важно.

Она опять вздыхает.

– Попробуй с Сарой поговорить. Она почтой занимается.

– А у тебя ее номер есть?

– Я думала, он у тебя должен быть.

– Давно уже нет.

Марйолейн опять вздыхает. Потом достает телефон.

– Только ничего с ней не мути.

– Не буду, – обещаю я.

– Ага. Ты теперь другой человек. – Я не совсем понимаю, с сарказмом это сказано или нет.

Музыка в ее квартире меняется с мягкого джаза на что-то более буйное с ревущими трубами. Чувственный взгляд Марйолейн устремляется внутрь. Я понимаю, что она не одна.

– Не буду тебя задерживать, – говорю я.

Она наклоняется, чтобы поцеловаться на прощание.

– Твоя мама обрадуется, узнав, что мы встречались.

Марйолейн уже начинает закрывать дверь.

– Можно у тебя кое-что спросить? О Яэль?

– Конечно. – Она рассеянна, потому что уже всеми мыслями вернулась домой, к тому, кто ее там ждет.

– Она, не знаю, как сказать, делала для меня что-нибудь такое, помогала так, что я даже и не знал?

Лицо Марйолейн уже наполовину скрыто в тени, но я вижу, как сверкает широкая улыбка.

– Что она говорила?

– Она – ничего.

Марйолейн качает головой.

– Значит, не могу сказать и я. – Она опять закрывает дверь, но останавливается. – Ты не задумывался о том, что тебя столько времени не было, а деньги на счету все не кончались?

Да, особо не думал. Я банковской картой пользовался редко, но она действительно всегда работала.

– Кто-то всегда присматривал за тобой, – говорит она. Даже закрыв дверь, она все еще улыбается.

Сорок один

Утрехт

Все сильно затягивается. Поезд опаздывает. Очередь за велосипедами слишком длинная, поэтому я запрыгиваю в автобус, который останавливается подобрать каждую старушку в городе. Не следовало ехать в такое время, но я связался с Сарой довольно поздним утром. К тому же потребовалось много лести, чтобы она, наконец, вспомнила, что приходило какое-то письмо. Нет, она его не читала. И не помнит, откуда оно. Но, как ей кажется, она переслала его по адресу, указанному в файле. В Утрехт. Не так давно.

На Блумштрат я добираюсь почти в обед. На второй технической репетиции в Амстердаме я должен быть в два. У меня в жизни ничего нет, кроме времени, но когда оно нужно, мне все не хватает.

Я нажимаю на кнопку-глаз. Никто не открывает. Я не знаю, кто тут теперь живет. Пока я ехал сюда в поезде, отправил этот вопрос Брудье, но он не ответил. Я вспомнил, что он где-то посреди Эгейского моря. С Кэндис. Он-то знает ее имя, а перед вылетом из Мексики взял и телефон, и адрес электронной почты.

Входная дверь заперта, но ключ у меня еще есть, и замок не сменили. Первый хороший знак.

– Эй, – кричу я, и голос эхом разлетается по пустому дому. Это уже совершенно не то место, где я жил. Дивана с буграми больше нет. Пацанами не пахнет. Даже цветы Пикассо пропали.

На обеденном столе лежат горы почты. Я спешно роюсь в них, но ничего не нахожу, так что заставляю себя просмотреть все еще раз, конверт за конвертом, медленно и методично, и раскладываю аккуратными стопками: Брудье, Хенку, Вау, есть даже что-то для Иво, которому все идут письма на этот адрес, каким-то незнакомым девчонкам, наверное, это они сейчас здесь живут. Мне тоже кое-что пришло, в основном дохлятина из университета и каталог от турагентства, через которое я покупал билеты до Мексики.

Я смотрю на лестницу. Может, оно там, наверху. Или на чердаке, в моей бывшей комнате. Или в каком-нибудь ящике. Может, Сара пересылала мне другое письмо. Может, оно еще на Нью-принсинграхт. Или где-нибудь в офисе Марйолейн.

Может, от нее вообще нет письма. Может, это лишь очередная ложная надежда, которую я себе внушил.

Я замечаю тиканье. На камине, там, где раньше висел Пикассо, сейчас стоят старомодные деревянные часы, у Сабы в Иерусалиме были похожие. Одна из немногих вещей, которые Яэль сохранила после его смерти. Интересно, где они теперь.

Уже половина первого. Мне надо идти, чтобы не опоздать. А что может быть хуже, чем опоздать на техническую репетицию? По классификации Петры – лишь не появиться на спектакле. Я вспоминаю первого дублера, которого не взяли из-за пропуска трех репетиций. Меня-то заменять уже поздно, но это не значит, что она меня не уволит. Хотя я не более чем тень.

Если меня сейчас выпрут, на мое материальное положение это все равно никак не повлияет. Но я не хочу, чтобы меня выгоняли. Более того, не хочу, чтобы Петра решала мою судьбу. Если я опоздаю, именно это она и сделает.