Книга Рабыня Вавилона - Джулия Стоун

Она открыла глаза. Все то же небо. Городские стены заметно приблизились, выросли. Впереди пылил большой караван. Повозки, самые немыслимые, стали попадаться чаще — здесь было скрещение дорог, несколько торговых путей, пересекаясь, вливались в ворота Вавилона. С юга, от Персидского залива, с запада, из Средней Сирии, Халеба и Кархемыша шли купцы и путешественники, проезжали царские курьеры с письмами и посылками.

Миновали каменный дорожный знак, где были высечены наименования оазиса Тадмор, Мари, Бор-сиппы, Дильбата, расстояние до городов, направление на запад и северо-запад. При воспоминании о Дильбате мысли полетели к Уту-ану: «Хороша бы я была, пообещай ему скорый переезд в Вавилон».

По оживленному мосту повозка пересекла ров; до небес высилась внешняя стена — Нимитти-Бел — с выдвинутыми вперед башнями. Повозка Анту-умми въехала в западные ворота. Жрица вернулась в Вавилон с ожесточенным сердцем, зная наперед, что ничто не помешает ей совершить задуманное.

Возле одного из постоялых дворов Анту-умми расплатилась с возницей, и слуги отнесли ее сундуки наверх, в отведенную ей комнату. Это была ужасная дыра. Доски прогнили, так что опасно было на них наступать, сквозь шели в полу виднелся обеденный зал в нижнем этаже, откуда доносились разноплеменная речь и выкрики, к которым изнеженное ухо жрицы было непривычно. Узкое ложе у стены, столешница на треножнике и два стула составляли убранство комнаты. Стены, однако, и это очень удивило Анту-умми, оказались чистыми, свежеокрашенными, с нежным голубоватым оттенком.

Зато на грязном потолке темнело пятно застарелой плесени, похожее на верблюда. В небольшое высоко расположенное оконце лился небесный свет.

Анту-умми вздохнула и встала на стул, чтобы иметь возможность оценить открывающийся из окна вид. Она увидела плоские крыши; все, сплошь двухэтажные, дома походили на муравейники. Верхние этажи надстраивались в разное время, наспех, без укреплений и тесно прилегали друг к другу. Хорошо был виден увеселительный дом и край сарая для верблюдов и ослов.

Дом, где она остановилась, не был подходящим местом для женщины. Жрица слезла со стула и задвинула медный засов на двери. Взявшись за голову, ходила по комнате, потом подтянула старую циновку на середину пола, где были особенно большие щели, и переоделась в свежее платье. Когда голубой небесный свет сменился на розовый, она потребовала глиняную табличку и грифель и уселась писать.

Вечер прошел незаметно, шум внизу усилился. Когда глаза стали слепнуть в сумерках, жрица откинулась на спинку стула с холодной усмешкой на губах. Сегодня и накануне она почти ничего не ела. Голод мучил ее, но Анту-умми решила завершить дело.

Она быстро спустилась вниз и, стоя на шаткой лестнице, позвала одного из рабов, шнырявших между столами. Здесь, на широкой дощатой террасе, было слишком много мужчин. Анту-умми запоздало пожалела о том, что не закрыла лицо.

Она не стала дожидаться слугу, а вернулась в свою каморку. Вскоре раздались его торопливые шаги, и комната озарилась желтым зыбким светом лампы, которую слуга держал обеими руками, точно дорогое стекло.

— Закрой дверь, — распорядилась Анту-умми. — Подойди. Поставь лампу на стол.

Перед ней, ожидая дальнейших приказаний, стоял юный еврей в плоской шапочке и грубом хитоне; за широким поясом жрица заметила рукоятку ножа. Юноша смотрел на нее, как на чудо света, и отвел глаза лишь тогда, когда она нахмурилась.

Анту-умми протянула ему завернутую в льняной лоскут табличку.

— Вот это, — проговорила она, — ты должен доставить в царскую канцелярию. Это важно. Как только письмо попадет к царю, такое начнется, ой, ой, — жрица прищурилась. — Постарайся выйти незаметно, никто, повторяю, никто не должен тебя видеть. Я щедро оплачу твою услугу. Держи!

Юноша взял сверток. Его горячие пальцы коснулись ее ладони. Анту-умми отдернула руку.

— Я.дам тебе восемь сиклей, — быстро сказала она. — Купишь себе новое платье и барана.

Еврей поклонился:

— Хорошо, госпожа. Я все сделаю.

— Смотри же, не обмани меня, — жрица ткнула указательным пальцем ему в грудь. — Не обмани, иначе я душу из тебя вытрясу. Ты меня не знаешь.

— Я все сделаю, — повторил юноша.

— Как вернешься, зайди ко мне. Я буду ждать. Стукни один раз, я сплю чутко. Ступай. Да, и скажи на кухне, чтобы принесли ужин и умыться.

Он поклонился и собрался идти.

— Письмо-то спрячь под одежду, умник! — крикнула она вдогонку и скрестила на груди руки.

Ужин принесли довольно быстро. Анту-умми не спеша поела, доставая щепотью тушеную чечевицу с овощами из маленького горшка. Вот и все, теперь можно покинуть столицу — возлюбленный город царя, гордость и красу царства, о котором она столько мечтала, — до следующего года. «Я все сделала правильно, и ты, верховный жрец Мардука, еще наплачешься кровавыми слезами. Ах, Варад-Син, Варад-Син, что ты сделал со мной… так ведь и я в долгу не осталась. А мальчик мой все равно будет служить во дворце, чего бы мне это ни стоило».

Анту-умми вздохнула и поднялась из-за стола. Она, оказывается, замечталась, а между тем прошел двойной час ночи. Она откинула крышку сундука, порылась в нем и достала маленький сундучок, искусно сплетенный из тростника; там-то в полотняных мешочках и лежали деньги. Жрица отсчитала восемь сиклей, подержала на ладони и добавила еще один. Красивый еврей, очень красивый. Она закусила губу. Нет, нет, она здесь, не для этого. Да и что он такое — мальчишка, раб. «Тогда за что девятый сикль? — спросила она себя и усмехнулась. — За взгляд, за то, что едва дышал, стоя передо мной. Пусть раб — какая разница! А ты, жрец, будь проклят. Ты не способен так чувствовать женщину!» И она вытряхнула на ладонь еще сикль.

Анту-умми так и не уснула. А когда в дверь коротко стукнули, пошла открывать.

— Нет, я не хочу, чтобы ты разговаривал со мной так! Ведь я твоя жена! — кричала Иштар-умми, хлопая бронзовым зеркалом по подушке. — Я твоя жена! Я люблю тебя! Я хочу знать о тебе все и желаю только добра!

Раскрасневшийся Адапа стоял перед ней, скрестив руки. Это был уже не первый каприз Иштар-умми. Она привыкла получать все, а если не удавалось сразу, начинала кричать. Нет, она была не глупой девушкой, Адапа признал это сразу. С ней интересно бывало поговорить, но ее истерики губили все хорошее, что только-только начало зарождаться между ними.

— Надеюсь, ты желаешь добра, — отвечал Адапа. — Но это не дает тебе права… не дает права…

— Что?

— Лезть в душу, Иштар-умми, — закончил Адапа.

— Адапа, милый! — глаза ее наполнились слезами. — Ведь мы только-только стали жить вместе. И вот ты уезжаешь. А я хочу, чтобы ты был со мной. Я, я, я ребенка хочу!

Адапа оторопел. У него вдруг похолодели руки. Он даже не думал об этом, но слово было произнесено его женой, и он вдруг с ужасом понял, что женитьба — не сон, не приятные минуты на ложе с этой красивой девушкой, что все всерьез и надолго, навсегда.