Книга Изменники родины - Лиля Энден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он опять помолчал, потом сказал:
— Вот тебя мне тогда, действительно, не хватало!
Робкая ласка слышалась в его голосе, глаза сияли теплым светом; Лена рассмеялась.
— Да, пожалуй, тогда мой опыт был бы тебе полезен!.. Мы, церковники, всю жизнь были вне закона, мы были к этому привычны… А вам, которые жили в почете, которые верили в непогрешимую справедливость советской власти — вам, конечно, было еще тяжелей!.. Жаль, что мы тогда еще знакомы не были!.. А знаешь что, господин бургомистр, нам с тобой сегодня спать не придется: уже утро!..
В этот же день начались восстановительные работы в Воскресенской церкви.
Вдали от фронта
Перед самым Рождеством в Липнинский Крайсландвирт приехал еще один зондерфюрер — молодой человек, не старше тридцати лет, высокий, статный, красивый, с пышными золотисто-белокурыми волосами.
В противоположность «гоноровым немцам, сиотревшим на местное население свысока, он первым долгом приветствовал русских сотрудников русским словом «здравствуйте» и заговорил с ними, мешая немецкие слова с исковерканными русскими, с такой приветливой улыбкой, что очаровал всех.
За десять минут знакомства он расспросил всех, как кого зовут и кто чем занимается, Сообщил, что его зовут Эрвин, что он тоже будет работать в Липне, и еще целую кучу разных разностей.
Когда Раудер прервал этот оживленный разговор и позвал вновь прибывшего в свои аппартаменты, всем казалось, что они уже давным давно хорошо знают этого симпатичного немца.
— Какой красавец! — со вздохом восторга прощебетала Лидия, когда за немцами закрылась дверь.
— Это я понимаю — мужчина! — не менее восторженно отозвалась Фруза Катковская, подпиравшая печку в канцелярии в ожидании платы за принесенное ею выстиранное белье.
— И не по фамилии назвался, а по имени — Эрвин… Он, видно, очень хороший! — сказала Таня.
— Хорошего человека сразу видать! — подтвердила Клавдия Ивановна.
Маруся Макова, которая всех и всегда умела достать своим острым язычком, на этот раз почему-то ничего не сказала.
* * *
Под вечер шестого января 1942-го года, а по старому стилю двадцать четвертого декабря 1941-го года, над заснеженной Липней зазвонил колокол, дребезжащий, надтреснутый; говорили, что прежде этот колокол висел на станции Липня у входа в вокзал.
Усилия Елены Михайловны Соловьевой увенчались успехом: в Воскресенской церкви совершалось первое богослужение.
Когда начали звонить ко всенощной, Венецкий был еще на работе.
Он прислушался, подошел к окну и открыл форточку: теперь разносившийся в морозном воздухе звон был слышен гораздо явственней.
Он не спеша оделся, вышел и медленным шагом направился к этому новому предприятию, которое сегодня начинало работать в его владениях.
Около разбитой бомбежками ограды в несколько рядов стояли сани: это съехалось на открытие церкви множество народа из соседних деревень.
Полутемная церковь была полным полна, но перед хозяином города, которого уже знал в лицо без малого весь район, толпа расступилась, и он беспрепятственно прошел вперед.
Высокие окна церкви были забиты досками, посередине топилась печка из бензиновой бочки работы Буянова; стены были наспех побелены, а с нескольких картин на этих стенах смыта побелка тех времен, когда церковь была зерновым складом.
На дощатом некрашенном иконостасе висело десятка два собранных по городу икон разных размеров. Обращала на себя внимание одна большая икона Божией Матери: когда-то она была разрублена надвое; теперь обе половинки соединили вместе, но между ними в верхней части осталась щель шириной сантиметра два, рассекавшая плечо младенца и руку Богоматери.
Женский голос, отчетливый, звучный, бархатный и до боли знакомый поразил слух Венецкого; этот голос читал непривычные, незнакомые слова на полупонятном языке — том самом, на котором тысячу лет назад разговаривали наши славянские предки; и манера читать нараспев, звучно оттягивая конец каждой фразы, тоже была непривычной, но чтение это было таким красивым, таким выразительным, столько огня и страсти вкладывала в него чтица, что непонятное делалось понятным, чужое — родным и близким…
Николай посмотрел на клирос: одинокая свечка в руке читавшей женщины озаряла ее лицо трепетным розоватым светом… Лена!..
Но такой вдохновенной, такой яркой, такой прекрасной он ее еще никогда не видел!.. Новая, еще неизвестная ему Лена стояла на клиросе полуразрушенной церкви, все уголки которой заполнял ее звучный, властный голос…
— Боярыня Морозова! — снова мелькнуло в голове Николая, как в тот день, когда она впервые заговорила с ним о церкви.
И, как бы в ответ на эту мысль, голос Лены вдруг взвился ввысь, зазвенел, загремел еще сильнее, еще вдохновленнее:
— С нами Бог, разумейте, языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!
И на эти слова ответил клирос, а за ним и вся церковь:
— Яко с нами Бог!
А голос звенел и звенел:
— Услышите до последних земли!
— Могучие покоряйтеся!
— Аще бо паки возможете, и паки побеждени будете!
— И иже аще совет совещаваете, разорит Господь!
И на каждый призыв отвечал многоголосый хор:
— Яко с нами Бог!
И вдруг никогда не веривший в Бога, никогда не молившийся Николай Венецкий с удивлением поймал себя на том, что он тоже поет, тоже повторяет эти слова:
— Яко с нами Бог!..
Пенье окончилось. Лена продолжала вести дальше свой певучий рассказ на древнем языке.
Венецкий почувствовал, что кто-то тихонько дернул его за рукав; он оглянулся: рядом с ним стояла Маруся.
— Вот ведь артистка! — с восхищением прошептала она, указывая глазами на Лену. — Молодец наша поповна!.. Это настоящее искусство — так читать!.. Я сейчас тоже туда пойду: она меня немного подучила…
Николаю стало не по себе: оказывается, Лена учила церковному пенью Марусю, делилась с ней своими церковными делами и заботами, а к нему, к самому близкому человеку — она во всем, что касалось церкви, обращалась только как к бургомистру…
— А вы-то чего здесь стоите, в публике? — продолжала Маруся. — Идемте туда!..
— Я ведь ничего не знаю! — смущенно пробормотал он.
— Вот слова! Мы с ней все, что будут петь, на машинке перепечатали.
И она вытащила из кармана свернутые в трубочку бумаги.
— Идем! — и она увлекла Венецкого за собой по направлению к клиросу.
— Опоздали, Сергеич! — услышал он за своей спиной и, обернувшись, увидел Виктора.
— И ты здесь?
