Книга Путешествие налегке - Туве Марика Янссон

Когда итальянец поднялся, Юханна пошла следом за ним. Он вышел на школьный двор покурить. Там было темно, но из окон падал свет, и она могла видеть его лицо. Кроме них, на дворе никого не было.

Юханна сказала:

— Вы не сильный, вы ничтожество. Оставьте мою сестру. У вас нет ни денег, ни дома, мы вам помогать не можем. Уходите.

Он заговорил по-итальянски, очень быстро. Когда он умолк, она подошла к нему вплотную и сказала:

— Вы вор. Я все знаю. Я заявлю в полицию.

Лучо Марандино сразу притих. Видно было, что он хочет что-то сказать.

— Я заявлю в полицию! — крикнула Юханна.

Тогда он вытащил словарь, дал Юханне свой спичечный коробок и, пока она зажигала спичку за спичкой, искал нужное слово. Наконец он сказал:

— Доказательства. У вас нет доказательств.

— Но я знаю.

— У вас нет доказательств.

Тогда Юханна достала бумажник, протянула ему и сказала:

— Сосчитайте.

Он пересчитал деньги и без тени смущения положил их в карман.

— А теперь уходите, — сказала она. Мгновение он стоял, не спуская с нее глаз. Юханна выдержала его взгляд, она думала: можешь ненавидеть меня сколько угодно. Я это переживу. Меня ты не испугаешь.

И итальянец ушел, а она вернулась на праздник. Так они и жили в чужой стране, и дела у них шли все лучше и лучше. Юханна писала домой каждый месяц: мы живем хорошо, ничего особенного у нас не случилось.

Тот, кто иллюстрирует комиксы{25}

Газета тиражировала имя Блуб-бю уже лет двадцать, когда Аллингтон прервал работу, и продолжать серию[41]пришлось с другим художником. Готовых материалов оставалось всего на несколько недель, а дело было спешное. Контракты с другими странами требовали гарантии по меньшей мере на два месяца вперед. А ведь комиксы с Блуб-бю были выгодной серией, она выходила с бешеной скоростью, ее не мог готовить кто угодно. В газету пригласили целую уйму художников на испытательный срок и предоставили им место, это экономило время для наблюдения за их работой Естественно, задача была для всех одинаковой. Через несколько дней два художника по профессиональной непригодности были уволены и заменены другими. Несколько раз в день совершался обход, и ассистенты пытались помочь художникам понять то, что от них требуется.

Среди проверяющих выделялся один высокий человек, звали его Фрид. У него была больная спина, предположительно оттого, что он вынужден был постоянно склоняться над рабочими столами. А этот новый художник — молодой и не без амбиций — был, возможно, самым лучшим из всех, но все же недостаточно хорош.

— Вы должны помнить, — твердил Фрид, — вы все время должны держать в памяти, что интенсивность работы будет возрастать. У вас будет полоса из трех или четырех картинок, в случае крайней необходимости — пяти, но это нежелательно. Так. Во-первых, вы снимаете напряжение прошедшего дня. Работа над картинкой — игра, которая все время продолжается. Вы накапливаете новую энергию, рисуя вторую картинку, и приумножаете ее в третьей и так далее. Это я вам сказал… Вы работаете хорошо, но теряетесь в деталях и комментариях, мешающих основной линии рисунка. Он должен быть прямолинеен, прост и двигаться к кульминации, климаксу[42], так сказать… Понятно?

— Понятно! — ответил Самуэль Стейн. — Я понимаю! Я попытаюсь!

— Представь те себе человека, который берет в руки газету, — продолжал Фрид. — Он устал, не в настроении, он спешит на работу. Он пропускает заголовки на первой странице и тут замечает комиксы. В самый первый момент он не может понять все нюансы, этого от него требовать нельзя. Но его любопытство нуждается в небольшой разрядке, ему хочется посмеяться над чем-то веселым, это естественно, не правда ли?! О'кей. Все это он получит! Мы это ему дадим! Это важно! Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, — ответил Стейн, — я, пожалуй, все время это понимал. Дело в том, что нужно рисовать так быстро. Я боюсь не успеть сделать сразу все, как надо!

— Все будет хорошо, все получится! — обещал ему Фрид. — Относитесь к работе спокойно! Могу вам сказать, между нами конечно, что вы среди лучших. Линия у вас о'кей, и с фоном вы справляетесь. Ну а теперь мне пора посмотреть другие работы!

Комната была очень маленькая — стены бурые, собственно говоря, всего-навсего небольшой закуток, загроможденный битком набитыми полками и шкафами, рабочий стол — большой и тяжелый, старинный, с ящиками до самого пола. Стены сплошь покрыты старыми календарями и объявлениями, афишами и анонсами. Все это производило впечатление жизни, которая давным-давно прошла и где-то затерялась, потому что ни у кого не было времени навести здесь порядок.

Самуэлю Стейну комната нравилась, она внушала ему чувство уверенности в своем деле, когда остаешься один на один с работой. Ему нравилось быть частью большого механизма респектабельной газеты, это внушало уважение…

Комната была очень холодная. Он поднялся, и тут же стало еще холоднее. Все время слышал он отдаленное ровное постукивание печатных станков, а за ними — шум уличного движения. Он мерз. Рядом с дверью висели рабочий халат и куртка, он надел куртку и сунул руки в карманы. В правом кармане Самуэль Стейн обнаружил обрывок бумаги, список; он прочитал его, стоя у окна. «Использовать, — было написано чрезвычайно мелким почерком, — катание на коньках и т. д. шутки с правительством и современным искусством ходил на бал 1 маскарад 2 коктейль гангстер астронавт 3 раза. Любовь женщины-вамп out[43]мясной фарш тушь более светлый фон стирка кольцо».

Это писал тот, кто работал здесь раньше. И куртка принадлежала ему. Стейну стало любопытно, и он выдвинул ящик. Там была обычная мешанина: огрызки карандашей, скотч, пустые бутылочки из-под туши, скрепки и прочий хлам. Хотя, быть может, еще хуже обычного, все свалено в кучу, словно в приступе бешенства. Он открыл еще один ящик. Тот был пуст, совершенно пуст. Он оставил в покое другие ящики и собрался вскипятить воду для чая, на полу под окном стояла плитка.

Возможно, эта комната принадлежала Аллингтону. Кажется, он никогда не работал дома, возможно, он просидел здесь двадцать лет, рисуя своего Блуб-бю. Он резко оборвал работу, прямо на половине очередной истории. А уведомить о расторжении договора следует за полгода до увольнения. Сюжет обрывался на пятьдесят третьей полосе. А нормальная длина комикса обычно восемьдесят полос. Стейн спрашивал Фрида, почему Аллингтон не продолжил работу. Нет, этого он сделать не мог. Может, он не хотел, может, забыл?