Книга Свежо предание - Ирина Грекова

— Приверженцы этой, с позволения сказать, науки из кожи лезут вон, чтобы показать отсутствие принципиальной разницы между машиной и живым организмом. Игнорируя качественное своеобразие жизни, этой высшей формы существования материи, они рассматривают живой организм как своего рода вычислительную машину…

Костя обернулся к Юре. Тот не смотрел — ковырял обивку стула.

— Товарищи! — вдруг возопил докладчик так, что все вздрогнули. — Но ведь эти домыслы отбрасывают науку на двести лет назад! Да, да, на двести лет назад, к идеям французского буржуазного материалиста Ламетри, написавшего трактат «Человек-машина»! Такова новизна «новых идей» господ кибернетиков!

(Этого пассажа в газете не было. Сам, видно, придумал, сукин сын. Он опаснее, чем казался: не только исполнитель — творец…)

А Харитонов разошелся. Вот что значит оторваться от чужого текста! Он импровизировал. В голосе появились надрывные, кликушеские ноты… Кого он напоминал? Камлающего шамана? Гитлера? Вообще творческое зло?

— Мы должны сорвать с них маску, показать, кому на деле служит кибернетика! Самой оголтелой реакции, заклятым врагам человеческого рода, вот кому служит кибернетика!

Нет, это было жутко. Не пользуясь готовым текстом, докладчик извергал все такие же готовые, злобные, ходульные фразы. Казалось, каждую из них нужно было долго вынашивать, питать ядом… А тут они рождались на ходу:

— Только панический страх идеологов империализма перед пролетарской революцией мог породить такое ублюдочное создание псевдонауки, как кибернетика!

Главный принцип создания таких фраз — многоэтажность. Как виртуозный мат.

«Скорее бы о нас», — думал Костя. Тоска его душила — смертная, страшная…

— Товарищи, вам всем, вероятно, известно, что недавно в центральной печати были разоблачены идейно порочные работы группки сотрудников нашего института…

Вот оно. Зал зарокотал. По рядам ветерком прошло движение.

— Излишне называть их имена. Но я все-таки назову. Это, с позволения сказать, сотрудники восьмой лаборатории: Левин Константин Исаакович и Нестеров Юрий Борисович…

Докладчик сделал эффектную паузу и устремил туда, где сидели виновные, кривой указующий перст.

— Палец Вия, — сказал Юра шепотом.

Костя молча сжал ему руку.

— Я, представитель дирекции, — кричал тем временем докладчик, — тоже несу ответственность за то, что мы проглядели вредную, антипатриотическую деятельность этой группки. Я говорю «группки», ибо Левин и Нестеров были не одиноки! Их активно поддерживал профессор Поспелов!

Николай Прокофьевич громко чихнул.

— Не кто иной, как профессор Поспелов, поддержал этих раболепствующих перед иностранщиной космополитов и помог им протащить в план новую тему: «Человек как элемент динамической системы»! Вы только вслушайтесь! Это — не что иное, как попытка математическими уравнениями описать человека — наиболее совершенное создание природы! Дальше, как говорится, идти некуда! И этот порочный план был утвержден дирекцией!

Зал неопределенно забурчал.

Костя уже не слушал, он следил только за интонациями: выше, ниже… По опыту он знал, что перед самым концом в речи подует ветерком, интонация изменится… Голос поднимется, станет торжественным… Похоже, скоро конец… И точно:

— Да здравствует величайший гений человечества, корифей науки, наш дорогой друг, отец и учитель — товарищ Сталин!!!

Аплодисменты. Хлопали все.

В перерыве Костя и Юра вышли покурить. Они шли по незримому, но четко обозначенному проходу. И в курилке они стояли вдвоем, другие — отступя, словно стесняясь.

— Как на бойнях, — усмехнулся Юра. — Живые коровы шарахаются, увидев мясо…

К ним протискался Николай Прокофьевич. Старик просто сиял.

— Ну и доклад! И это — ученый! Паяц на веревке. А экспрессия-то какова! Царевококшайские подмостки. Ну-ну, молодые люди, бодрее!

Перерыв кончился. Начались прения.

Костя слушал с пятого на десятое. Мертвая скука ползла из зала, выползала на кафедру, плела мутные, пустые речи, кое-как склеенные из газетных фраз:

— Товарищи! Сейчас, как никогда…

— Несмотря на тревожные сигналы, в институте продолжает царить атмосфера благодушия, самоуспокоенности…

— Имели место многочисленные факты политической бесхребетности…

Пока — в общем плане. О них с Юрой — ни слова.

И вдруг он понял: этими мутными речами товарищи спасали — его! Их с Юрой. Они должны были говорить и говорили — ни о чем, в пространство. Старались отвести удар в пустоту…

«Эх, милые, — думал Костя, — спасибо вам, но это ни к чему. Прямой удар все равно будет».

И точно. Вышел Алексеев — тусклый, вихляющийся тип из лаборатории Поспелова.

— Не знаю насчет Левина, не наблюдал. А насчет Нестерова могу сказать. На семинарах всегда выступал с прохладцем. Верно я говорю? И вот последствия. У Энгельса ясно сказано: «Жизнь есть форма существования белковых тел». Белковых! А глядя на эту нестеровскую машинку, сразу скажешь, что это — не белок…

— А желток, — довольно громко подсказал кто-то с места. Раздались смешки, шиканье, крики: «Глупо, товарищи».

Алексеев, растерянный, стоял на кафедре.

— Человек — это звучит гордо, — нерешительно сказал он.

— Алексеев, сядьте, — негромко приказал Николай Прокофьевич.

Алексеев свернулся и бочком-бочком неловко сполз с кафедры.

Слово взял Нечипоренко, по прозвищу Сука, — черноглазый, жесткошерстый. «Метя выменем по земле, вошел Нечипоренко», — как-то сказал про него Юра. Возможно, ему передали. Он начал свою речь, не дойдя до кафедры, — так торопился.

— Га! — крикнул он. — Это не называется критика. Это не называется самокритика. Мы должны прямо, по-большевистски, заклеймить эту продажную сволочь. Низкопоклонник Нестеров… «С прохладцем выступал», — говорит Алексеев. Тут, товарищи, не прохладец. Тут попытка ревизовать Маркса! Забыли? Уравненьица? Штучки-мучки! Условные рефлексы! Тут не рефлексами пахнет! А почему он так хорошо знает английский? Это не случайно, товарищи! А Левин? Засоренец, сын врага народа, безродный космополит, который не постеснялся замарать священное для нас имя толстовского героя…

В зале зашумели. Кто-то крикнул: «Долой суку!» Председатель постучал по графину.

— Я думаю, не стоит сейчас говорить об именах. Ближе к делу, товарищ Нечипоренко.

— Я кончил, — надувшись, сказал Нечипоренко и сошел в зал.

Следующим вышел Васильев. Сидящие оживились: Васильев всегда скажет что-нибудь такое…

— Как пес в церкви, помнишь, в «Томе Сойере»? — шепнул Юра.

Васильев долго влезал на кафедру, приготовлялся, надел очки…