Книга Уборка в доме Набокова - Лесли Дэниелс

Начали разговор с Дарси. Вместо «валентинок», которые полагалось надписывать на уроках на прошлой неделе, она писала одноклассникам всякие гадости, причем с кучей ошибок. Учительница рисования показала мне ее шедевры — крупные разлинованные сердечки, на которых вроде как были написаны ругательства, но так безграмотно, что поди разбери.

Классная руководительница Дарси многозначительно сообщила, что девочка ходит в школу исключительно в черном и сером. Джон не стал это опровергать.

Учительница рисования хотела поговорить и про Сэма. Показала нам нарисованный Сэмом автопортрет. Круг с двумя глазами-точками и пятачком. Из шеи торчал нож.

Учительница осведомилась, не оказывают ли на него дома давление.

Джон ответил отрицательно.

Я упомянула низкокалорийную диету.

Все сошлись во мнении, что раскармливать детей нельзя. Похоже, тут я проиграла. Джон самодовольно выдохнул — он знал, за кем осталась эта партия.

Школьная психологиня поинтересовалась вслух, есть ли у Сэма возможность дать выход своим чувствам. Джон изложил ей программу хоккейных тренировок.

Все сошлись во мнении, что спорт занимает важнейшее место в жизни любого мальчика. Похоже, на этом программа разговора с родителями была исчерпана, потому что все учителя встали. Пока Джон пожимал всем руки, я стащила оба артефакта: автопортрет и открытку с ругательствами. В кабинете стояла тарелка с мятным печеньем — остатки учительского чаепития. Выходя, я сунула два печенья в рот. То был единственный способ занять руки чем-то, не противоречащим духу и букве закона.

Я ехала домой, постоянно уклоняясь от очумелых придурков, ломанувшихся за покупками ко Дню святого Валентина, и тут до меня дошло, что я так погрузилась в свои переживания из-за утраты детей, что совершенно не думала о том, каково было им потерять меня. Дарси решила, что я их специально бросила, Сэм считал, что я делаю все так, как мне скажет папа. Хуже того, их союз распался, мои дети больше не стояли горой друг за дружку.

Я чувствовала, что полностью утратила власть над своей жизнью. Когда я познакомилась с Джоном, по крайней мере одна вещь была в моей власти — неотъемлемое право уйти. Я лишилась его, когда родила первого ребенка. Теперь у меня осталось лишь одно право — делать хорошую мину при плохой игре.

Дома я отыскала среди судебных бумаг список условий, необходимых для возвращения мне родительских прав. Открыла его. Он напоминал бизнес-план по наведению порядка в жизни законченной раздолбайки: постоянное рабочее место, своевременные выплаты по ипотеке, разумный баланс на банковском счете, регулярное погашение кредитов, общественно полезная деятельность; друзья, хобби, чистота в доме. Неужели мне все это не по силам?

Постоянное место работы

Хотя слухи о доме свиданий потихоньку ползали по городу, болтливый Онкведо крепко хранил эту тайну. Женщины говорили на эту тему только с самыми надежными подругами. Слухи по большей части распространялись через салоны красоты: от клиентки к косметичке, от нее — к другой клиентке. Как правило, женщины являлись ко мне со свежей прической и маникюром, будто бы на свидание.

В четверг мне впервые за все время пришлось в рабочие часы подняться наверх. Начался день без приключений — Дженсон разжег камин, Сид поставил музыку — псевдоностальгические ремиксы в стиле лейбла «Мотаун». От этой музыки мне сделалось весело, хотя, полагаю, Сид тем самым только отдавал дань поколению своих родителей. Эвану нужно было написать реферат по развитию человеческого потенциала, и он на работу не вышел, но на диване сидели красавец Уэйн и очень спокойный огромный Тим. У Уэйна был первый рабочий день, но он, похоже, не испытывал никакого смущения — безмятежнее был разве что Тим, сидевший с неподвижностью мясной отбивной.

Мой день начался как обычно — сперва на кухню, просмотреть данные за предыдущий рабочий день. Парням полагалось записывать всю важную информацию, делали они это подробно и добросовестно. Полагаю, ни один из них ни разу не сдал домашнюю работу не вовремя. Они помечали кодовыми значками предпочтения каждой клиентки и оставляли листочки возле коробки с деньгами за кафедрой.

Сид помог мне разработать простую статистическую модель — она позволяла проводить сравнения и выстраивать закономерности. Я обратила внимание на одну вещь: лишь несколько клиенток пробовали всех парней по очереди, другие снова и снова выбирали одного и того же. По моим понятиям, тем самым они проявляли «верность». Это было приятно. Не знаю, в чем была подоплека — женщины не хотели обидеть своего избранника или боялись прослыть распутными, перепробовав слишком много партнеров («партнер» тут, пожалуй, не совсем удачное слово).

Одной из постоянных клиенток была Джинна, бухгалтерша из «Старого молочника». До сих пор мы разве что кивали друг дружке. Она приходила каждую неделю, и я всегда следила за тем, чтобы в ее комнате было несколько лишних простыней. Она выпадала из статистической закономерности — у нее не было устоявшихся предпочтений, она предпочитала новизну.

Все данные, выбивавшиеся из общей статистики, я заносила в отдельный блокнот. Я как раз писала, когда доктор Глэдис Бигз, старший преподаватель социологии и «спелая вишня», отправилась с Тимом наверх на «стандартный сеанс» (пятьдесят минут). Я могла и не проверять, с кем она ушла, — Тим всегда шагал тяжелее всех остальных. Он никогда ничего у меня не просил, собственно, и не говорил со мной, разве что односложно здоровался и прощался. Тем не менее клиентки у него не переводились. Он был здоровенный, как каланча; видимо, наших дам вдохновляли его размеры.

Они отсутствовали с четверть часа — а потом Тим вдруг с грохотом спустился по лестнице. Он не выглядел взволнованным — такого выражения лица просто не было в его ассортименте, — но был необут, с расстегнутым ремнем. Он ворвался в кухню, где я пыталась сгруппировать данные новым способом, чтобы составить прогнозы, и сообщил, что профессор Бигз отказывается пользоваться презервативом, а еще задрала ноги на стену и у него от этого «мурашки».

По мне поползли мурашки похлеще, потому что я-то знала: это идеальная поза для зачатия. Я взбежала наверх и распахнула двери пятого номера. Ну да, вот и профессор Бигз в классической позе для удержания спермы. Я увидела те части ее тела, которых предпочла бы никогда не видеть.

— Прошу вас, встаньте, — сказала я, подчеркнуто глядя на плинтус. — Сюда сейчас явится ваша завкафедрой. (По счастью, я знала от своих сотрудников, что в данный момент обязанности завкафедрой социологии исполняет дама.) — Я прикрыла дверь и осталась снаружи ждать, пока она оденется.

— Доктор Бигз, — сказала я, — мы будем рады видеть вас снова, но у нас положено, для всеобщей безопасности, пользоваться презервативом.

Она что-то проворчала, скатилась с лестницы, натянула куртку и выскочила вон. Я видела в окно верхнего этажа, как она рванула с места на своей «тойоте» — чтобы смыться, прежде чем покажется «тойота» ее начальницы.

Я немного постояла в верхнем коридоре, прислушиваясь. За дверями второго номера раздавались тихие стоны — а возможно, негромкий плач. Я скинула босоножки и пошла на цыпочках по коридору. За другой дверью довольно громко звучал женский голос, ему вторил тихий мужской бас. Слов я не разобрала, но они явно что-то горячо обсуждали. Из самой крайней комнаты донеслось хихиканье, потом звук шлепка, снова хихиканье. Я застыла посреди коридора, гордясь собой. Дела шли.