Книга Отец Кристины-Альберты - Герберт Уэллс

Но дальше надвигающейся ночи он не заглядывал. Она представлялась ему вечностью.

Он знал, что этот резкий, ничем не смягченный электрический свет, который проникал сквозь его веки, как бы плотно он их ни зажмуривал, будет гореть всю ночь; он знал это, потому что заметил взгляд, который Хиггс бросил на буйного мужчину с рыжими волосами. В тот же миг он понял, что Хиггс боится этого рыжего с глянцевитой розовой кожей и не посмеет погрузить палату в темноту, не посмеет устроить в ней даже сумрак, чего бы ни требовали правила или обычаи. И еще он понял, почему Хиггс время от времени выходил из палаты — он уходил удостовериться, что Джордан или какой-нибудь еще служитель неподалеку и сразу прибежит на помощь. Да, этот свет будет, безусловно, гореть всю ночь, да и поэт, пожалуй, будет продолжать, а рыжий через какие-то промежутки будет барабанить по столу и кричать, а еще один — вдруг разражаться глухим воплем. И будет много неприятного — всякие шумы, приближающиеся и удаляющиеся шаги. А потому, чем улечься в безнадежной попытке уснуть, можно и дальше сидеть так и думать. Думать можно всегда. Ну, конечно, устав, перестаешь думать прямолинейно, а думаешь кругами, кругами, но все равно ему остается только бодрствовать и думать. В этом месте заснуть невозможно. Глаза, уши, нос слишком уж тут оскорбляются. Кто-нибудь когда-нибудь спал здесь, безумный или здоровый?

Поэтому ему оставалось только сидеть на кровати и думать, сидеть и думать, быть может, задремывать, позволяя мыслям перейти в сон, пока какой-нибудь внезапный шум или вскрик не вернет их ему назад.

Самая длинная ночь должна когда-нибудь кончиться.

И тут между сном и бодрствованием Саргон внезапно увидел нечто ужасное. То есть это зрелище поразило его нервы ужасом. Через две кровати от него лежал исхудалый молодой человек, и голова его была приподнята. Ее не поддерживали подушки, она была в шести дюймах над подушкой. И оставалась в положении, на которое было мучительно смотреть. Лицо молодого человека выражало лишь безмятежность и гордое удовлетворение такой окостенелостью. Невероятно! Может, существуют невидимые подушки? Или это иллюзия? Сонные глаза Саргона его обманывают?

На следующей кровати лежал и не спал человек, повернув лицо к Саргону. Их взгляды встретились. Не было произнесено ни слова, не сделано ни единого жеста, но оба испытали невыразимое облегчение. Потому что их глаза были одинаково нормальные, и каждый обрел поддержку в другом. «Это так, — сказали они. — Это странно, но твои глаза тебя не обманывают. Таков недуг молодого человека».

Саргон кивнул. Второй нормальный человек кивнул в ответ, а потом повернулся на другой бок, как утешенный ребенок, чтобы уснуть. Но уснет ли он?

Это открытие подтолкнуло Саргона еще раз оглядеть палату. Да, вон те тоже могут быть нормальными, нормальными, как он, угодившими в ловушку, как и он. Вон еще один человек по ту сторону прохода — с бородкой, очень, очень грустный человек, но и в его глазах светится разум.

Завтра Саргон обязательно подойдет к ним поговорить, расскажет о себе, обсудит страшное положение, в котором они находятся. Но не сейчас так как Хиггс, конечно, вмешается. Уже очень многое раздражило Хиггса. Было ясно, что он легко раздражается, и лучше больше ему на нервы не действовать. Пока остается только сидеть и думать.

Что такое сумасшедшие и что такое сумасшествие?

Для чего Высшая Сила подняла его над будничными делами и фантазиями его обывательской жизни и открыла ему бессмертие, почему ему были показаны его бесконечные судьбы и даровано видение всего мира, как его сферы, для того лишь, чтобы отторгнуть его от жизни, света, свободы и ввергнуть в этот серый подземный мир безумных? Нет, это не может быть просто так. В этом должен быть смысл.

И тут же по его сознанию пронесся ветер второго вопроса. Сила, которая его призвала, и призвала словно бы лишь для того, чтобы привести в это место, обрекла на те же ужасы всех других тут. Зачем? Для него это, возможно, лишь испытание, но для всех остальных, чьи души действительно были разъяты и исчезли? Что Сила делает с ними?

Система сущего в сознании Саргона заколебалась и начала распадаться. Если это сделала не Сила, то Анти-Сила. Следовательно, должна существовать Анти-Сила, почти столь же могучая, как Сила, способная вырывать людей из жизни, обрекать на смятение, унижения и вечную смерть. Или же… не существует ничего!

Он застыл, подпирая подбородок кулаком, слепо вглядываясь в последнюю черную возможность.

Так этот зов, эта его миссия — всего лишь самообман и заблуждение? И он был обманут в Танбридж-Уэллсе, когда впервые услышал зов восстать и пробудиться? И воспоминания о Шумере — всего лишь сны? И он действительно всего лишь Альберт-Эдвард Примби — сошедший с ума? В безумной, бессмысленной вселенной пошлой обыденности? Если так, то он поистине глупейший из всех живущих людей. Отказался от безопасности и уюта, солидных, пусть и ничтожных, бежал от своей милой Кристины-Альберты, повинуясь Силе, которая была не более чем плодом его собственного воображения, и погнался за призрачной целью. Дни и дни он изгонял Кристину-Альберту из своих мыслей; она была скептиком, союзницей Анти-Силы. И вот она вернулась — слишком решительная и опрометчивая, но просто девушка. И он бросил ее самой о себе заботиться, лишил своих выговоров и предостережений. Что с ней сейчас? Какие опасности и беды уже могли ее постигнуть? Прежде ему не приходило в голову, что его исчезновение может огорчить ее и ввергнуть в опасности. Теперь он ясно видел, что так и произошло.

Явился враг и завел с ним откровенный спор. «Ты был дураком, Альберт-Эдвард Примби, — сказал враг. — Ты поставил себя в очень опасное и тяжелое положение, ты бросил положенную тебе жизнь ради ужаса полной пустоты. Вернись. Вернись, пока еще есть шанс вернуться».

Но может он вернуться?

Да. Сделать это можно. И так просто! Скажет прямо, что вспомнил свое настоящее имя. Попросит, чтобы ему дали поговорить с врачом, с директором, короче, с тем, кто тут начальствует над Джорданом и Хиггсом и их коллегами; назовет свое имя, сообщит адрес студии, и адрес своих банкиров, и адрес прачечной, и так далее; будет говорить очень просто и спокойно, признает, что вел себя странно — но припадок уже прошел. И он вернется из этих мрачных теней назад в мир. И сердце Кристины-Альберты возрадуется…

Он подумал о ней — энергичной, доброй, чуть-чуть антагонистичной. Если бы только он мог увидеть ее сейчас! Увидеть, как она идет по длинной палате к нему, спасти, освободить…

И тогда он будет просто Примби до конца своих дней, окруженным удобствами Примби, Примби на обочине, зрителем, никчемным безгласным человечком на заднем плане шумной студии. Но многому придет конец. Он уже никогда не посетит ни единого музея, не будет в сумраке букинистической лавки листать пропыленные забытые книги об исчезнувших городах и загадочных символах. Не будет больше размышлять о чудесах и тайнах Атлантиды, о пропорциях пирамид и обо всех величественных загадках прошлого и будущего. В его жизни не останется никакого чуда, ибо он попытался приобщиться к чуду и обнаружил, что это лишь самообман. Все это — лишь старые побасенки и фантазии о том, чего никогда не будет. Прошлое и будущее умрут для него. Дни станут скучными и пустыми — такими, как раньше. Мыльный пузырь его жизни лопнет.