Книга Аттила - Уильям Нэйпир

Люций поджег хворост и стал смотреть, как горит костер, а солнце в это время садилось на западе. Над Римом.

Он углубился в лес. Но за ним присматривал какой-то неизвестный бог. Бог, который и благословляет, и проклинает одновременно.

Через какое-то время Люций заметил среди деревьев белую тень. Он вышел на прогалину, наполненную последними косыми солнечными лучами, падавшими из-за деревьев, и там, в этом прекрасном свете, стояла Туга Бин, щипавшая сладкую темную траву. Она все еще была оседлана, и Люций похолодел, когда заметил вонзившуюся в седло стрелу.

Он подошел и дал раненой лошади ткнуться носом в руку. Он очень осторожно приподнял седло, и сердце его запело, потому что, к своему несказанному облегчению, он увидел, что стрела всего лишь пробила кожу седла.

Туга Бин в своей невинности не получила даже царапины! И это было справедливо. Какое отношение эта ласковая серая кобыла имеет к людским жестокости и вероломству?

Он положил руку на ее широкую, крепкую спину, прижался щекой к шкуре и нетвердым голосом вознес благодарности; потом не выдержал и снова разрыдался. Туга Бин оглянулась на этот эмоциональный взрыв с некоторым удивлением и положила ему на руку свою влажную морду. Потом отвернулась и снова стала щипать сладкую, прохладную траву. Слишком уж она была вкусная, чтобы не воспользоваться случаем.

Помолившись, Люций снял седло, сломал стрелу, выдернул шипастый железный наконечник и забросил его подальше в заросли. Он снова оседлал лошадь, подтянул подпругу, перекинул назад поводья, взлетел в седло, потрепал длинную серую шею Туга Бин и ласково, но решительно оторвал ее от травы. Она сердито фыркнула, но Люций сжал ее бока и заставил двинуться вперед.

— Ты и я, девочка моя, — пробормотал он. — На закат.

К следующему полудню, под палящим солнцем, Люцию пришлось еще раз обнажить меч.

Он ехал по узкой тропинке, мимо рощи каменных сосен, и тут перед ним возникли трое. В первый миг они удивились так же сильно, как и он, но тут же лениво улыбнулись один другому и перегородили тропинку.

— Неплохая лошадка, — медленно протянул один, прищурившись и ухмыльнувшись.

— Неплохая, — согласился Люций. — И направляется туда, куда и я.

— Клянусь гигантскими золотыми яйцами Юпитера — ты не ошибся?

— Нет.

— Ну-ну.

— Вот у нас лошадок нет, — вступил второй, придвигаясь ближе к Люцию.

Туга Бин тряхнула длинной серой гривой.

— Я заметил, — отозвался Люций.

Все трое очень загорели, а зубы у них совсем сгнили. Третий медленно вытянул кинжал и, ухмыляясь, провел им по своим длинным, сальным волосам.

Люций по очереди посмотрел каждому в глаза и сказал:

— У меня нет на это никакого желания. Прочь с моей дороги.

Второй бандит отступил на шаг и тоже вытащил кинжал из-под туники.

Тот, что стоял ближе всех, угодливо склонил голову, не двигаясь с места.

— Всенепременно, ваша светлость. Сразу же, как только избавим вас от этой славной бронзовой кирасы. И от шлема, и от меча, и от щита, и от кинжальчика. А, и, конечно же, от лошадки, и от всего прилагающегося к ней снаряжения. — Он ухмыльнулся беззубым ртом и вытащил длинный меч из ножен, болтавшихся за спиной. — А уж тогда мы уберемся прочь с вашей…

Он так и не закончил фразу. Люций в мгновенье ока выдернул из ножен кавалерийский spatba, заставил Туга Бин сделать пару шагов вперед и взмахнул им в воздухе, с усталой раздраженностью повторив:

— Оставьте меня в покое.

Блестящее лезвие меча полоснуло бандита по горлу, он качнулся вперед и упал на крестец лошади Люция. Голова болталась на шее, удерживаясь лишь лоскутом кожи — такой искусный удар он нанес. Кровь, хлынув, залила серые бока Туга Бин. Потом труп соскользнул с лошади и рухнул в пыль.

Люций даже не пришпорил Туга Бин, чтобы заставить ее перейти на рысь. Она шла шагом, а оставшиеся бандиты смотрели ему вслед, и он знал, что они не осмелятся наброситься на него.

И он ехал вперед весь этот жаркий день. Он ничего не чувствовал, разве что кровь бандита, запекшуюся коркой на его обнаженной правой руке. Он даже не остановился, чтобы умыться или почистить меч перед тем, как убрать его в ножны, или протереть бока Туга Бин. Его больше ничего не волновало.

Небо было залито кровью, и кровь эта не была невинной. Опустились серые сумерки, а он все ехал на запад. Туга Бин озадаченно замедлила шаг, когда наступила ночь, но всадник не собирался останавливаться, и она легкой иноходью пошла дальше. За его спиной взошла луна, похолодало, несмотря на позднее лето — все же они находились в Аппенинских горах. Один, только один раз они услышали волчий зов на высоких горных перевалах, ведущих на север. По холке кобылы пробежала дрожь — дрожь первобытного, инстинктивного страха. Но они ехали дальше.

Они поднялись по тропинке вверх и там, залитый лунным светом, на скале стоял человек. Он стоял безмолвно, в ореоле бледного лунного света, как мифическое существо. Офицер с разбитым сердцем осадил лошадь и остановился. Он был готов к любому ужасу и откровению, что могли возникнуть из тьмы этого мира — или того.

Всадник и человек на скале смотрели друг на друга, а лунный свет заливал их и эту пустынную горную дорогу, и единственным звуком было медленное, глубокое дыхание лошади. Человек на скале был одет в длинное облачение из грубой шерсти, может быть, серое, может быть, коричневое — оттенки были неразличимы в сером лунном свете. Облачение было подвязано на поясе веревкой, а капюшон он снял, обнажив голову. У него были длинные растрепанные волосы, а всклокоченная борода доходила едва не до талии. Он держал в руках длинный посох, увенчанный простым аскетичным деревянным крестом. Глаза его в лунном свете сверкали, не отрываясь от глаз офицера с разбитым сердцем, но тот выдерживал этот взгляд, не дрогнув. Человек — или отшельник, или безумец — не шевелился. Лишь тяжелый подол его потрепанного одеяния иногда слегка колыхался под дуновением ветерка, но тут же успокаивался. Тень этого безмолвного посланца с его посохом и крестом падала на горную дорогу, ломаная и рваная из-за усыпавших землю камней, но все же вполне узнаваемая — человек, держащий крест. Ноги его так же твердо упирались в землю, как и посох.

Казалось, что прошло много времени в безмолвной ночи, а двое мужчин, двое беженцев из людского мира, глубоко заглядывали в души друг друга и ничего не говорили. Наконец неподвижность нарушилась, хотя и не молчание. Старик на скале поднял костлявую руку и прикоснулся кончиками пальцев сначала к сердцу, потом к губам, а потом ко лбу. Затем он вытянул руку, так что она оказалась над головой солдата, и начертал в воздухе невидимый крест. Рука его упала, и солдат и старик — или отшельник — опять стали смотреть друг на друга, не произнося ни слова. И вот офицер отвернулся, посмотрел на лежавшую впереди, омытую лунным светом дорогу, несильно сжал бока Туга Бин и тронулся с места.