Книга Оренбургский владыка - Валерий Поволяев

— Это Саша, — представила девушку Наталья. — Саша Васильева.

Черноглазая неожиданно сделала книксен, получилось у нее это ловко, изящно, Дутов не сдержал улыбки. Девушка улыбнулась ответно.

Полковнику она очень понравилась, внутри шевельнулось сладкое щемящее чувство, мигом перевернув душу. Дутов слышал от какого-то многомудрого человека, что любовь — это болезнь и с нею надо бороться, как с болезнью. Но ему так не хотелось этого делать…

— Саша — хорошее имя, — сказал он, — но Шура — лучше.

— В детстве меня все звали Шуркой, — сообщила девушка, — Шурка и Шурка, я привыкла… Мне это имя нравится.

Голос у нее был звонким, — только казачьи песни исполнять. Дутов подумал, что неплохо бы заиметь такую девушку при штабе. Она бы и уют в помещениях навела, и мужикам опускаться не позволила, — мата среди господ офицеров стало бы поменьше, а при случае могла бы выполнить и обязанности вестового…

— Ты на коне скакать умеешь? — грубовато спросил у Саши Дутов.

— Обижаете, ваше превосходительство, — Саша обратилась к атаману, как к генералу, по старинке.

— Значит, умеешь, — произнес атаман довольно: ему хотелось, чтобы эта броская ладная девушка, от которой невозможно оторвать глаза, умела все — и из винтовки стрелять, и на коне скакать, и мужика, если в чистом поле сшибутся, в драке одолеть…

— А из винтовки стрелять? — спросил атаман.

— Она из пулемета, как богиня, стреляет, — вновь стерев слезы с глаз, тихо произнесла Наталья, — не только из винтовки, Александр Ильич.

— Мол-лодец! — Эта женщина нравилась Дутову все больше и больше, в груди у него опять шевельнулся теплый сладкий ком, и атаман произнес строго: — Война не женское дело, Шура. Хватит погибать на ней женщинам. Я вас, — он ткнул пальцем в нее, — и тебя, — Дутов легонько прижал к себе Наталью Гурдусову, и тут же отпустил, — перевожу на работу в штаб. Будете числиться в комендантской роте, выполнять штабные дела, а там видно будет… Понятно?

Дутов продолжал вытеснять разрозненные отряды красных с территории Оренбургского казачьего войска и, когда выдворил их, подписал приказ о прекращении преследования. Произошло это тридцать первого декабря семнадцатого года после занятия станции Новосергиевка.

В самой Новосергиевке атаман предполагал выставить заслон из казаков-добровольцев, а также из юнкеров и офицеров, проявивших себя в боях, — не более ста пятидесяти человек — а основные силы отвести в Оренбург. При этом ухо держать востро и наладить как следует разведку — он должен был знать все, что происходило в округе в радиусе ста километров.

Новый тысяча девятьсот восемнадцатый год Оренбург встретил спокойно — купцы даже наряжали елки и молились на них, как на иконы, — им казалось, что старые порядки вернулись навсегда…

Но не тут-то было. Седьмого января загрохотала, заполыхала, затряслась вся Оренбургская губерния — наступление сразу на четырех направлениях начал главный враг атамана красный командующий Кобозев, ставший к этой поре чрезвычайным комиссаром ВЦИК и СНК по Средней Азии и Западной Сибири. Кобозев вынырнул в здешних местах неведомо откуда и успел немало навредить оренбургскому люду. Самого атамана он предлагал сбросить в помойную яму и сверху накидать гнилых очисток. Дутов справедливо считал его главным своим врагом…

Вдобавок ко всему вызвездился тридцатиградусный мороз, и занялась затяжная, колючая, прошибающая до костей пурга.

Рабочие железнодорожных мастерских занимали сторону Кобозева, поэтому красному командующему удалось пустить по железной дороге несколько бронеплощадок с установленными на них орудиями и пулеметами, и даже бронепоезда. Такой техники у Дутова не было. Атаман мог рассчитывать только на казаков, их острые шашки и быстроногих коней. Бронеплощадки оказывались быстрее, да и шашка против бронепоезда бессильна…

Бои шли с переменным успехом. Первые попытки Кобозева прорваться в Оренбург провалились — все атаки были легко отбиты атаманом, а вот в районе Челябинска Кобозев сумел потеснить части Дутова и занял город Троицк — центр одного из военных округов Оренбургского казачьего войска. Затем Кобозев взял несколько важных станций, расположенных на подступах к Оренбургу, — в том числе и Сырт, а кроме Сырта — Каргалу, Новосергиевку, — и шестнадцатого января под звуки оркестра вошел в Оренбург.

По данным кобозевской разведки, у атамана к этому числу оставалось от всего войска только рожки да ножки — триста человек. Казаки устали от войны и отказывались идти под атаманские знамена. Заставить их ходить в атаку силой Дутов не мог — не тот он был человек, не хватало нужной жестокости, да и казаков было жалко. Восемнадцатого января Дутов подписал приказ о роспуске добровольческих отрядов. Сам атаман покинул Оренбург в сопровождении всего шести офицеров.

Плохие вести приходили и с Дона, хотя сил там скопилось столько, что можно было пройти всю Россию от Москвы до Владивостока и сломить любое сопротивление. Под ружьем у донского атамана находилось более шестидесяти полков, семьдесят с лишним отдельных казачьих сотен и несколько десятков артиллерийских батарей с полным боезапасом.

Дутов, зная, какая мощь находится под рукой у атамана Каледина, рассчитывал, что с Дона придет помощь. Но она, увы, не пришла. Дон затянула трясина междоусобицы между иногородними и казаками, стариками и молодыми, между фронтовиками и теми, кто на фронте не успел побывать вообще. Мешали распри между разными партиями и группировками, которых на Дону оказалось не меньше, чем в революционном Питере… Каледин, глядя на разброд, мрачнел несказанно, под глазами у него набухали мешки, лицо делалось серым.

— Весь вопрос в психологии, — говорил он, — опомнятся казаки — будет все в порядке, не опомнятся — казачья песня спета.

Не опомнились казаки. Чтобы привести их в чувство, требовались меры неординарные. И Алексей Максимович Каледин решился на них…

Это был генерал, очень любимый казаками, особенно фронтовиками — он прошел с ними огонь, воды и медные трубы. Каледин считался «второй шашкой» России после Келлера, в бою всегда оставался спокоен, сосредоточен и кавалеристов своих всегда водил в атаку лично. Именно Каледин разнес в пух и прах четвертую австрийскую армию, а потом не захотел признать революционные преобразования, развалившие фронт. И вот в конце концов он стал донским атаманом.

Именно он на Московском государственном совещании выступил с требованием вывести армию за пределы «кольца политики», снизить до нуля влияние солдатских комитетов, начавших уже повелевать командирами (те даже в нужник не могли сходить без решения) и вообще всю власть в войсках вернуть командованию.

— Этого не будет никогда! — истерично выкрикнул на это Керенский.

Видя, что Россия продолжает распадаться, а его земляки посходили с ума, что впереди нет ничего светлого, только мрак, анархия, холод и голод, Каледин и решился на эту крайнюю меру — он застрелился.

Гибель его, да, отрезвила Дон. Старики заявили, что они виноваты перед застрелившимся атаманом, и бросили клич: «Вооружайся!» Была объявлена всеобщая мобилизация казаков от восемнадцати до пятидесяти лет. Наступление большевиков на Дон вскоре было остановлено.