Книга Страсть и скандал - Элизабет Эссекс

Он медленно нагнулся к ней, с той же задумчивой нежностью, что и прежде, но, раз коснувшись губ, он принялся целовать ее с ненасытной уверенностью. Он завладел ее ртом жадными губами и властным языком, подавляя натиском, заставляя запрокинуть голову силой желания.

Она могла лишь благодарить его за эту силу — силу, которая вынесла годы разлуки, преодолела пропасть времени и утраты, которая разлучила их.

Его губы впечатывались в нее снова и снова, как волна вновь и вновь упруго бьется о берег. Эти губы и язык завладели ее вниманием, взяли в плен ее чувства. Да! Она не ждала ласки и нежности. Ничего того, что было в прошлом. Сейчас ей нужно было чувствовать обжигающий напор страсти. Нужно было забыть все о сожалениях, утратах и тоске и, наконец, утолить жажду любви.

Он был готов насытить ее.

— Кэт, — снова и снова шептал он, заполняя поцелуями безнадежную пропасть ее тоски.

Он целовал ее шею, покусывал чувствительную кожу, ошеломляя поразительными ощущениями. Но потом оторвался на миг от ее губ, обнимая огромной ладонью ее лицо, держа так, чтобы она могла прочесть правду в его пронзительных зеленых глазах.

— Ты сказала, что я не говорил тебе правды — что не был самим собой в Сахаранпуре. Но я тот же самый мужчина. Я любил тебя. Я обожал тебя. Я любил тебя этими же руками, этим же ртом, этим же телом.

Она помнила это, как будто все случилось лишь вчера, — его ласку и обожание. И захотела получить их снова.

— Люби меня прямо сейчас.

Его не нужно было просить дважды. Он только и ждал, чтобы подхватить ее на руки, движением плеча захлопывая за собой дверь — не отрывая глаз от Кэт, не разрушая хрупкое волшебство этого мига, отделявшего их от всего того, что произошло раньше, и того, что только должно было случиться.

Ее глаза тоже были открыты. Она хотела видеть все. Хотела ощущать все. Отрастающую щетину бакенбард на щеках, грубую силу заботливых рук, целительный жар огня, что полыхал в его груди и проник в холодное и пустое средоточие ее унылого существования.

Жар его поцелуев, их сила и властность так красноречиво, так открыто говорили о его страстном вожделении, что у Катрионы не было желания защищаться. Зачем? Она чувствовала себя опустошенной, лишь надежда осталась в ней да обжигающее желание. Надежда, что вспыхивала искрами в темных тайниках ее души, не желая угасать. Желание, что крепло с каждым движением его языка, с каждым прикосновением напряженных губ в окружении гладковыбритой кожи.

Он целовал ее со всей силой того, что было в нем сейчас и было когда-то, — с любовью и страстью, умением и сноровкой, отдавая все до последней капли, сводя с ума. Во всем теле разлилась подвижная, текучая легкость, и оно ожило под покровом кожи. Как будто с нее сняли, хотя бы на время, тяжелое ярмо страха.

Дыхание порхало на ее губах, когда губы Томаса прошлись вниз по ее шее, гладя чувствительные жилки и отыскивая потаенное местечко пониже затылка, заставив ее задрожать. Катриона откинула голову, чтобы ему было удобней. Как зыбь на поверхности пруда, в ней поднималось желание, которое отдавалось эхом и усиливалось в любом месте, стоило Томасу его коснуться. Он добрался до круглой ложбинки внизу шеи, и Катриона слышала, как усиливается стук ее сердца, учащая пульс там, где были его губы.

Она должна была коснуться его, в свою очередь. Ощутить соленый вкус его теплой кожи, запустить руки в шелковистые волосы, с удовольствием ощутив короткие непокорные завитки.

Она целовала его лицо, и губы скользили по гладким и теплым щекам, мягкому и податливому рту. Пила маленькими глотками, будто не желая опьянеть. Однако выпила она немало, потому что Томас уже расстегивал пуговицы ворота ее платья, и голова ее откинулась назад, чтобы он мог целовать нежную, чувствительную кожу ее груди.

Под покровом платья, сорочки и корсета груди налились твердостью и напряглись от страстного желания. Она не смогла сдержать жалобного стона, тихой мольбы, которая слетела с губ, когда вскипела новыми ощущениями кровь.

Он ответил на ее невысказанный вопрос, молча лаская ее губами и языком. Наполнял до края, и теперь каждая ее мысль, каждое ощущение начиналось и заканчивалось его поцелуем.

Она то ли умирала, то ли воскресала вновь. Да, вот оно: воскресала для него. И для себя. Для той правды, которая всегда была между ними. Но она и умирала и в то же время проваливалась куда-то, хотя голова ее уютно покоилась на его ладони, а потом оказалось, что она уже лежит на полу, пригвожденная к нему весом великолепного тела Томаса, наслаждаясь и его жаркой тяжестью, и надежностью его крепких объятий.

Катриона чувствовала, как жар поднимается в глубине ее горла, щиплет глаза, но не поняла, что плачет, пока Томас не замер. Потом губы его пришли в движение, стирая соленые слезы с ее щек. Но она лишь заплакала сильнее. За все эти годы Катриона не пролила ни слезинки. Все эти мили прошла, не дрогнув ни разу.

— Это глупо. — Она шмыгнула носом и попыталась сунуть руку в карман, чтобы найти мокрый носовой платок.

Но он не стал возражать или дразнить ее. Повернул голову, прижался щекой к ее груди. Крепко обнял Катриону, как будто все, что ему было нужно, это просто быть возле нее. Как будто понял — раз прорвало плотину, поток слез не так-то легко остановить.

Так они и лежали на ковре, как было на лужайке, и его сильные длинные ноги переплелись с ее ногами, запутавшись в ее юбках. Но сейчас она была рада испытать и тяжесть его тела, и его заботу, собираясь тем временем с мыслями. Что должно случиться дальше? Что еще нужно ей, чтобы набраться смелости и сказать ему?

А дальше случилось вот что. Как только она перестала шмыгать носом и судорожно глотать слезы, рука Томаса начала свое неспешное путешествие, припоминая топографию ее тела. Сам Томас пребывал в неподвижности, однако рука его тихо прокладывала себе путь по ее предплечью, проследила изгиб талии, погладила шов корсета пониже ребер. Вверх и вниз; умелые пальцы гладили ее, будоража чувства под покровом и без того разгоряченной кожи. Он ласкал ее сильнее и сильнее, пока она сама не потянулась к нему, молча умоляя о том, чтобы тяжелая ладонь его наконец легла ей на грудь.

Потом уже не молча.

— Пожалуйста, Томас!

Он ответил тем, что уверенно обхватил ее грудь и поцеловал сквозь грубую хлопчатобумажную ткань платья, пронзая слои ткани влажными поцелуями и осторожными движениями пальца, пока не обнаружил сосок. Чувствительный пик немедленно сжался, превратившись в тугой бугорок. Катриону пронзил огонь желания — жаркий и почти болезненный в своем ослепительном блаженстве.

— Сколько времени прошло, Катриона? Сколько времени прошло с тех пор, как тебя кто-нибудь ласкал? Сколько времени с тех пор, как ты разрешила себе познать наслаждение?

— Вечность.

Он осторожно куснул ее сквозь ткань платья, дразня языком и зубами, пока она не выгнула спину дугой, как туго натянутый лук, готовая улететь к небесам — только дай волю. Но он не собирался ее отпускать. Перекатился на полу, обрушивая на нее тяжесть своих стройных бедер, и тела их сплелись в ошеломляющей близости. Потом похожее мучение постигло второй ее сосок, который под его губами и руками обрел форму совершеннейшего по форме пика.