Книга Секрет рисовальщика - Рольф Майзингер

— Заказывайте, — тяжело вздохнул тот.

— Мне бы бутылочку коньяка и две чистые рюмки.

— Извините, ну а рюмки-то вам зачем чистые? Неужели ваши успели так здорово замараться? — видимо, уже пожалев, что встал на защиту гостей, спросил мужик.

— А я вот вас и вашу сотрудницу на рюмочку-другую пригласить хочу. Не откажетесь?

Женщина прекратила создавать видимость уборки и немигающими глазами уставилась на своего старшего…

Заведующего рестораном звали Михаилом. Отчество свое он не назвал, пожелав оставаться для нас просто Мишей. Степановна, раскрасневшись после первой рюмки, быстро превратилась в Марину. И Михаилу, и Марине было что-то около сорока. А посему в их добровольном отказе от отчества в общении с новыми знакомыми не было ничего странного. Все объяснялось довольно легко. Для них это была последняя возможность обмануть свои годы. Ведь возраст Марины Степановны всегда легче определить, чем возраст просто Марины. Иными словами, Марина звучит куда как моложе…

— … иной раз натягаешься так, что потом жизнь не мила, — говорил Михаил.

Задумавшись, я не заметил, как пропустил начало разговора.

— Чем же это? — поинтересовался Кацев.

— Да вот хотя бы ящиками с молоком, — при этом он кивнул на пустые проволочные ящики, составленные один на другой у входа в кухню.

— А что, много загружать приходится?

— Достаточно. Все зависит от расстояния. Когда и до конца не хватает. В таких случаях пополняем запасы на крупных железнодорожных станциях. Два-три лотка с хлебом, пару банок повидла или соленой рыбы.

— А вы, Мариночка, откуда будете? — обратился к толстухе Матвей Моисеевич, попытавшись скинуть с ее счета еще пару годков.

Успевшая захмелеть женщина заулыбалась и с готовностью ответила:

— Родом с Кубани. А последние десять лет живу неподалеку от Телецкого.

— Телецкого озера? — вдруг встрепенулся Кацев.

— Да! — кокетливо заявила официантка и почему-то зарделась.

— Так мы с вами, Мариночка, земляки! Я ведь тоже с Алтая, — воскликнул Матвей Моисеевич.

По тому, с каким азартом он стал выспрашивать толстуху о ее второй родине, я понял, что алкоголь здорово подействовал и на него. В какой-то момент он уже перестал выслушивать ее ответы и теперь заваливал нас с трудом перевариваемой информацией. В его речах проскальзывали ничего не говорящие мне географические названия, имена известных на Алтае исторических личностей и многое другое. Алтын-Коль перемешивалось у меня в голове с Алтын-Ту, а хребет Корбу с его высотой в две тысячи метров с рекой Чулышман. На лицах заведующего рестораном и официантки уже без труда читалась скука, когда Катцев вдруг произнес фразу, мгновенно привлекшую мое внимание. Он сказал:

— …уже не говоря о богатом большевистском прошлом края. А иначе и быть не могло. Ведь Ленин посылал всех этих Ворожцовых, Мамонтовых, Присягиных и Цаплиных на Алтай сотнями, и они гибли за наше светлое будущее. И за веру в своего вождя, которого перед смертью, наверняка, проклинали.

Мне даже показалось, что я ослышался. Одновременно я заметил, как насторожились глаза Михаила и удивленно приоткрылся рот Марины. А Кацев хлопнул еще рюмашку, самозабвенно крякнул и уставился в темноту за окном.

— Матвей Моисеевич, — обратился я к сидевшему напротив, — за что же они должны были его проклинать?

— Кого? — не понимающе посмотрел на меня Кацев.

— Ильича, — виновато улыбнулся я, вновь засомневавшись, правильно ли понял его слова.

— А? Этого? — протянул Кацев. — Ну как же, Вячеслав! Ведь он посылал их всех на верную гибель!

— Если бы не было Ленина, — пробурчал Михаил, — нам бы сейчас не жилось так хорошо.

Глаза Кацева полезли на лоб.

— Вы это серьезно? — повернулся он к заведующему вагоном-рестораном. — Вы что, правда так хорошо живете?

— Лучше, чем капиталисты, — негромко произнес Михаил. — Мы живем в социалистическом обществе. У нас и образование, и лечение, например, бесплатные.

— Кстати, какое у вас образование, Миша? — поинтересовался Кацев.

— Гастрономическое.

— Вы не поверите, Миша, как я вам завидую, — разливая по рюмкам остатки коньяка, протянул Матвей Моисеевич. — А у меня вот целых два. Историческое и экономическое. И именно историческое образование не позволяет мне так уверенно говорить о том, что мы живем лучше, чем, как вы выразились, капиталисты… Вам ведь наверняка знакомо такое слово — пропаганда?

Михаил кивнул, но как-то неуверенно.

— Так вот, пропаганда — это когда желаемое пытаются выдать за действительное. У нас же в стране это гораздо серьезнее… Нас с вами даже заставляют поверить в то, чего на самом деле вовсе и не существует…

Работники вагона-ресторана непонимающе переглянулись.

— Неужели вы и вправду думаете, что живете в социалистическом обществе? — продолжал распаляться Кацев. — И свято верите в то, что социальная система в СССР настолько хороша, что за лечение и учебу нам ничего не нужно платить? Позвольте, это ведь совершенейшая чушь!

— Как?

— Вы посмотрите на свои заработки! Ведь это ж не деньги!

— Мне хватает, — буркнул Михаил.

И стало понятно, что это не так.

— О! Вы меня не правильно поняли, Миша, — осекся Кацев. — Я ни в коем случае не имел в виду вас персонально. Я, знаете ли, люблю обобщать. А разговор о деньгах завел неспроста. В действительности работа любого советского гражданина должна оплачиваться куда как лучше. Хотя бы потому, что так, как вкалывают наши учителя и врачи, уже не говоря о простых работягах, наверное, больше нигде в мире не вкалывают. А получают они гораздо меньше, чем их коллеги за рубежом. Вот сами и подумайте, куда идут сэкономленные государством денежки! А?! А я вам помогу! Они, конечно же, и идут на содержание «бесплатных» лечебных и учебных заведений тоже.

Я слушал Кацева вполуха. Потому как мне не давало покоя сказанное им раньше. Я никогда не считал себя идеалистом. И в вождей без изъянов не верил уже лет с пятнадцати. Но вот в то, что Ленина кто-то мог возненавидеть, за исключением разве что откровенных врагов пролетариата, верить мне не хотелось. Ведь Ленин был другим! Разве Ильича можно было не любить? Этого умнющего человека, обожающего детей, владеющего почти всеми европейскими языками, верного супруга и бескорыстного друга обездоленных и обиженных? Нет! Его нельзя было не любить. Его добрые глаза смотрели на нас с каждого плаката, с каждого стенда, даже с открыток. Его мудрая улыбка согревала и поддерживала нас с самого рождения. В какой-то момент мне вдруг стало противно от собственных мыслей. Все они звучали так, словно я юродствовал. Однако я действительно не находил ответа на вопрос, почему Ленина должны были ненавидеть его же товарищи по партии и идее…