Книга Кадеты Точка Ру. Книга 2 - Никос Зервас

Странно было Ваньке видеть на лице врага — глаза старшего брата. Такие лица привычно вызывали тревогу: вот он, враг исконный.

Но нет. Восточные черты, которые Ваня так не любил, оказывается… могут быть красивы. Вот они — освещенные особенным светом умного, глубокого взгляда Александра Петровича Риза-Кули Мирзы.

Перед ним азербайджанец. Да ещё какой! Двоюродный брат последнего Персидского шаха! Настоящий принц, его светлость Риза-Кули Мирза, блестящий наездник и искусный стрелок, один из вернейших монархистов и православных воинов в России.

— Господин штабс-ротмистр! Корнет Царицын, из новобранцев. Совершенно к Вашим услугам. Мечтаю умереть за Государя и Отечество!

Позже, улучив минуту, он спросит:

— Господин штабс-ротмистр, скажите, почему Вы служите Империи?

— Послушай меня, дорогой. На Кавказе используют любой повод, чтобы перерезать соседу глотку. Революция, плохая погода, похищенная красавица — всё годится. Понимаешь, вер много, племён ещё больше — и все они сражаются меж собой. Быть независимым народом, отстоять свою независимость — да это нам несложно. У нас все хорошие воины на Кавказе, да! Гораздо сложнее поддержать мир с соседями. И выжить среди таких же хороших воинов. У нас на Кавказе этого не умеют.

Он не пьёт, этот православный горец. Это счастье.

Иначе — Ваня чувствовал, знал — он бы спился до смерти, и пьяный, в исподнем, встречал бы наступавших немцев с холодным револьвером в руке. А если не пить — можно сидеть у огня и просто говорить об ушедшем. О невозвратимом. О России.

— Никто, кроме русских, не умеет приносить мир, — серьёзно продолжает Александр Петрович Риза-Кули Мирза. — Посмотри, как велик был имам Шамиль, он даже смог сделать своё государство, но он никогда не заставит лакцев, и дакийцев, и лезгин, и осетин, и грузин, и турок, и понтийцев жить в мире. А русские могут!

Омерзительный вой налетающей смерти — и вот снаряд плюхает в ближнее болото.

Ваня стряхивает землю с колен, слушает.

— Не русским смиряются племена, а Империи они смиряются. А Империя — это не армия, это дух! Понимаешь, азербайджанцы не будут жертвовать ради армян. Армяне не будут ради персов. А русские жертвуют собой ради тех и других, и десятых — на каждом шагу. Свою Империю они создавали не только силой оружия, но силой христианской любви. Эту любовь горцы-нехристиане воспринимают как глупость, как неумение сразу и навсегда уничтожить врага, как слабость. Но именно «глупая» жертвенность создала русским их Империю. Она делает их сильнее. Только, знаешь, Империя обязательно должна изредка показывать кулаки, чтобы мы, горцы, всё-таки чувствовали, что Россия — это мужчина, а не баба. Доброта, жертвенность, но не женская, а отеческая, понимаешь?

Горланит снаружи пьяная солдатня.

Вчера вошли в землянку пятеро, вели себя развязно. Требовали подписать какие-то прокламации, петиции. Если войдут снова — буду стрелять.

— Я девять лет служил в Собственном конвое Императора. Я тысячу и один раз мог зарубить Государя насмерть, одним ударом. И Наследника мне доверяли носить на руках. А ведь я мог просто расшибить Его оземь. Я тогда ещё не был крещён! Но Государь любил меня русской любовью — глупой, как покажется другим. А тому, кого любят, она кажется великой. Эту любовь нельзя предать.

Корнет Царицын знал, что это правда. С высоты двадцать первого века Ванька видел будущее своего необычного собеседника: один из немногих в Императорском конвое, он сохранит верность Государю Императору, и даже отправится тайно в Екатеринбург, чтобы выкрасть Царскую Семью из дома инженера Ипатова, и даже вступит в контакт с царским камердинером, но не успеет.

Потом он будет одним из вождей Белой Армии на Урале, генерал-губернатором Екатеринбурга. Потом — эмиграция. И весь род сохранит верность Православию.

Ванька бережно поставил на стол оловянную миниатюру — одну из самых редких в его коллекции. На миниатюре не было видно знаков различия, но Ваньке казалось что это и есть обязательно есаул Александр Петрович Риза-Кули Мирза. У Ваньки был его портрет.

Здесь следует рассказать о втором тайном увлечении Ивана. На первый взгляд оно тоже было довольно странным для кадета, почти девчачьим: Царицын собирал открытки. Правда, исключительно дореволюционные. И не каких-нибудь зайчиков, не барышень с собачками, а портреты офицеров в имперской униформе. Причём особую ценность любой карточке придавала надпись на обороте.

На одной открытке, написанной размашисто и вольно, с несгибаемыми твёрдыми знаками и «ятями» (сейчас уж не бывает людей с таким волевым почерком) можно было даже прочитать обрывок стихотворения (жаль, что концовка размыта):

Мой нежный друг, я верю свято В твою молитвенную грусть. Я жив среди болот проклятых И обещаю, что вернусь…

Ваня достал из «сейфа» несколько фотографий. Светлые взгляды обжигали. Высокие смелые лбы, спокойные морщинки у глаз, добрые отеческие губы. Офицеры на старых фотографиях были похожи на воинствующих ангелов. В этом сногсшибательном превосходстве прадедовских ликов над физиономиями потомков была какая-то разгадка. Чудился в этом какой-то исторический урок. Куда подевались красивые русские лица? Почему не видать подобного в московской толпе?

Ванька и самого себя видел немного мультяшным: задранный нос, тощая шея, затравленные глазки… Какие-то идиотские победы на подростковых Олимпиадах, мечты о великом будущем — а зачем, ради чего? Ради мультяшной страны?

Оставался последний офицер со спокойным, немультяшным лицом — Ванин отец. Да и тот теперь в больнице, в коме.

Опять?! Отставить, корнет! Мама велела держаться молодцом.

Завтра день рождения, шестнадцать лет! Вся жизнь впереди. Мы ещё вырастем и всем покажем.

Косая улыбка скифского лучника скользнула по лицу кадета. Сегодня ведь можно развлечься, немного похулиганить! В день рождения сильно не накажут.

Он оглянулся на голую стену над кроватью, скинул ботинки, запрыгнул с ногами и, торопливо сопя, оглядываясь на дверь, начал прикалывать любимые открытки к обоям. Сверху, понятное дело, генерал Дроздов. По правую руку — лейб-гвардии кирасир… Чуть пониже — есаул 2-й Кубанской сотни Александр Петрович Риза-Кули Мирза… Вот та-ак. Многонациональный состав, как и подобает Империи.

Спустился с кровати, глянул: красота, как у настоящего офицера на квартире. Вот только персидского ковра не хватает. И ещё, конечно, надо бы повесить шашку. Ну хотя бы кинжал. Все настоящие офицеры так делали, а потом ещё сочиняли про свои кинжалы задушевные стихотворения.

Царицын замялся на миг. Подумалось про Петрушин кортик — предмет страшнейшей и потаённой Ванькиной зависти.

Кортик подарили Тихогромычу моряки-подводники, когда они вместе шли на «Иоанне Кронштадтском» к острову Лох-Хоррог. Пожалуй, больше всего на свете Ване хотелось иметь такой кортик, настоящий морской. «Ну почему Тихогромову так повезло? — в очередной раз удивился Иван. — Ведь это я развалил Мерлин, я нашёл Асю Рыкову и дал по морде очкастому Гарри».