Книга По ту сторону безмолвия - Джонатан Кэрролл

— Много попадается фальшивых двадцаток.

— Могу себе представить.

Мама когда-то говаривала: «Плохо себя чувствуешь — и видишь мир в черном цвете». По дороге в аэропорт в тот вечер меня преследовали тревожные, исполненные тоски и муки картины, начиная с того кассира с биноклем. Вот пьяный, который орет что-то, стоя посреди проезжей части, вот две полицейские машины, с визгом затормозившие возле какого-то дома, и полисмены, выскакивающие из них с пистолетами наготове. Вот перед входом в «Фэтбургер» шайка темнокожих подростков, все в одинаковых черно-белых бейсболках с эмблемами «Окленд Райдерс» и ветровках. Наверное, человек пятнадцать, на вид отчаянные головорезы. Дорога стала шире и теперь поднималась к холмам, истыканным нефтяными скважинами. Уличные фонари заливали нас своим фальшивым слепящим оранжевым светом. В проносящихся мимо машинах мелькали уродливые, мрачные лица. Водители с приплюснутыми головами, похожие на ласок, лысых крыс и безгубых хорьков рвались вперед, так стремясь куда-то попасть, что даже их головы были сплющены перегрузкой предвкушения. Маленький ребенок на заднем сиденье «хёндая» прижался к окну руками и открытым ртом. Красивая женщина с длинными белокурыми волосами, сидящая на пассажирском сиденье, поглядела на меня разочарованным, безразличным взглядом. Что, если она мертва? Что, если в мире, который я знал, внезапно сгустился мрак и жуть, из-за того, что случилось нынче вечером с моим сыном? Или он всегда был таким, только сейчас с моих глаз спала пелена?

Я прибавил скорость. Времени до отлета было достаточно, но я хотел скорей попасть в аэропорт, отчаянно надеясь, что меня успокоит вид чистых длинных скучных коридоров и пластиковых стульев, на которых сидишь, глядя в никуда, дожидаясь момента, когда сможешь сесть в самолет и еще несколько часов смотреть в никуда.

Еще не доехав до Лос-Анджелесского аэропорта, вы уже замечаете самолеты, которые перед приземлением снижаются над автострадой. Летя в восьмидесяти футах над землей и опускаясь, все ниже, они кажутся огромными. Даже больше, чем на летном поле. Когда они медленно приближаются к земле, все остальное на их фоне кажется игрушечным; вы в восторге от их размеров и того, что они ручные, от того, что вы можете в любой момент на них полететь, стоит только купить билет.

Я оставил машину на долгосрочной стоянке и быстро зашагал к зданию аэропорта. Был вечер буднего дня, мимо проезжали редкие машины.

У входа в аэропорт всегда толпятся охваченные волнением и трепетом, томящиеся в ожидании встречи люди. Объятия, поцелуи, радость на лицах тех, кто только что приземлился и выходит на свежий воздух после долгих часов, проведенных в самолете. Подъезжают и отъезжают машины. Кроме того, все несутся со всех ног. Несутся, чтобы успеть в аэропорт, несутся из аэропорта. Мир движется, словно в ускоренной съемке. Где сейчас Линкольн? Несется через страну к двум людям…

— Позвони! Просто позвони им!

Когда ты во власти стресса, самое очевидное в голову не приходит. Не успел я оказаться в аэропорту, как меня осенила мысль позвонить Майерам и как-то предупредить. Я стал дико озираться в поисках телефона. Вон он! Хорошо, что, уходя из дому, я захватил пригоршню мелочи, — звонок будет не из дешевых. Я набрал справочное Нью-Джерси и во второй раз спросил номер телефона Грегори Майера. Да будут благословенны кнопочные телефоны. Сколько уходило времени, когда в спешке приходилось накручивать диски старых аппаратов. А теперь: тык-тык-тык — и вас соединили. Нелепо так торопиться, когда Линкольну до приземления еще четыре часа, но я спешил. Щелчок, соединение, и у Майеров в тридцати пяти сотнях миль отсюда зазвонил телефон.

— Здравствуйте. Вы позвонили Майерам, но сейчас дома никого нет. Пожалуйста, оставьте свое имя и сообщение, и мы перезвоним вам, как только сможем. Спасибо за звонок.

Писк сигнала и требовательное молчание, ожидающее, когда вы заговорите. Я не мог придумать, что сказать. За одну минуту? Если бы я сказал: «Будьте осторожны с мальчиком, который к вам приедет. Он думает, что вы его родители, и может быть опасен», они могли бы вызвать полицию или испугаться так, что все еще больше запуталось бы и усложнилось. Что, если бы мне позвонил незнакомец и сказал такое? Я бы подумал, что это или странный розыгрыш, или что звонил садист. До отлета я еще четыре раза пытался дозвониться до Майеров, но попадал на автоответчик. Как это повлияет на их встречу с Линкольном? Будут ли они дома, когда он доберется до места? Если нет, если их нет в городе, и они не вернутся еще несколько дней, как это на нем скажется? Что он станет делать? Ждать? Не выплеснув свою злость и разочарование, сядет на самолет и полетит куда-то еще? Зная нашего сына, я бы сказал, что он подождет немного, а потом вернется домой. Я не знал, какой вариант хуже.

Хотя самолет летел полупустым, меня угораздило сидеть рядом с женщиной, которая заговорила в тот миг, когда я опустился в кресло, и не умолкала, пока я не поднялся, сказав, что у меня ужасно много работы, и не пересел. В таком состоянии мне было не до вежливости. В Нью-Йорке я буду всего через несколько часов, и я хотел, как можно основательнее, все обдумать. Когда мы приземлимся, на раздумья времени не будет.

Как только мы поднялись в воздух, по проходу пошла стюардесса, спрашивая, кто что желает выпить. Я бы убил за двойную порцию чего-нибудь покрепче, но прикусил язык и попросил имбирного эля. Я вымотался и тотчас после выпивки заснул бы. Сидя у иллюминатора, я смотрел, как самолет накренялся и делал вираж, потом взял курс и выровнялся над чернотой и желтыми огнями, мерцающими внизу. Я вспомнил, как ехал в аэропорт и смотрел на садящиеся самолеты. Какое романтическое и возвышенное зрелище. И каким одиноким и маленьким я чувствовал себя сейчас, поднимаясь в то же самое небо.

Мы пролетели над бейсбольным стадионом, все еще озаренным огнями после вечернего матча. Вид поля напомнил мне один нерешенный спор, который произошел между Лили и мной несколько недель назад.

Как и Линкольн, я всегда любил бейсбол. Пока мне не исполнилось пятнадцать или около того, главным удовольствием летних каникул был бейсбол, не важно, смотрел ли я его по телевизору, или сам играл во дворе с друзьями, или просил парикмахера подстричь меня под бейсболиста, или обменивался бейсбольными карточками с другими…

Как только я подрос настолько, чтобы играть в Детской лиге, я стал умолять родителей записать меня в клуб. Они согласились, и одно из преисполненных гордости воспоминаний моего детства — как я вхожу в гостиную вечером после ужина, впервые надев голубую, как яйца крапивника, бейсбольную кепку и футболку, на которой красуется название нашего спонсора, «Станция Шелл Ника». Хвала Господу, моя команда называлась «Янки», и это приводило меня в еще больший восторг, ведь дело было в один из периодов взлета «Нью-Йоркских янки», и все игроки этой замечательной команды казались мне героями. Мама отложила журнал с кроссвордом и сказала, что я смотрюсь «очень мило». Но папа сделал мне величайший комплимент. Внимательно оглядев меня, он сказал, что я вылитый Лось Скаурон, лучший игрок первой базы в команде «Янки» и мой любимец.