Книга Дева в голубом - Трейси Шевалье

Я с улыбкой кивнула ему и его спутнице. Такие здесь нравы.

Поезда ходят по расписанию, в вагонах чисто и нешумно. Пассажиры — под стать интерьеру, опрятно одетые, погруженные в чтение книги или газеты, размеренные в движениях. Не видно ни препирающихся с женами мужей, ни мужчин, пялящихся на женщин, ни мини-юбок, ни платьев, оставляющих грудь фактически обнаженной, ни пьянчуг, развалившихся на сиденье, — всего того, к чему я привыкла, мотаясь на поездах между Лилем и Тулузой. Здесь вообще никто не разваливается: в Швейцарии не принято занимать два места, если заплатил за одно.

Может, такого порядка мне и не хватало после хаоса, в котором я жила. Вообще мне свойственно определять черты национального характера сразу, пробыв в той или иной стране пару часов, составлять портрет на скорую руку, а потом дописывать к нему новые штрихи, приспосабливая к облику новых знакомцев. При желании я, наверное, могла бы и в этих поездах обнаружить грязь, мусор, блевотину в туалете, услышать повышенные голоса, заметить любителей дешевого чтива, уловить приметы беспокойства и страха. Но желания такого у меня не было, и я просто глазела по сторонам, пытаясь спокойно воспринимать окружающее.

Незнакомый пейзаж мне нравился: по обе стороны железнодорожного полотна поднимались крутые склоны скалистых гор кантона Юра, тут и там виднелись зеленые островки елей, островерхие крыши домов, разбитые в правильном порядке поля и фермы. Я дивилась, насколько все здесь отличается от того, к чему я привыкла во Франции. Хотя что в том странного — ведь это, как я сама же говорила отцу, другая страна. На самом-то деле удивляться следовало другому — тому, что оставшийся позади французский пейзаж — холмы с пологими склонами, пронзительная зелень виноградников, ржавая почва, серебряный свет — перестал быть, как выяснилось, чужим в моих глазах.

По телефону Якоб сказал, что встретит меня на вокзале. Мне ничего о нем не было известно, даже не знала, сколько ему лет, хотя можно было предположить, что по возрасту он все же ближе отцу, чем мне. Тем не менее, выйдя из поезда, я сразу поняла, что это он — настолько похож на отца, только волосы не седые, а каштановые, как когда-то у меня. На нем был кремовый свитер, обтягивающий плечи, опущенные, как края лука. Он был необыкновенно высок, лицо удлиненное и худое, небольшой подбородок и блестящие карие глаза. В целом же выглядел он бодро, как мужчина под шестьдесят, все еще получающий удовольствие от работы и не вступивший пока в клуб людей, наслаждающихся покоем на пенсии, хотя и подумывающий о том, что вскоре и он к ним присоединится и что тогда делать со свалившейся свободой.

Он быстро подошел, охватил мою голову огромными ладонями и трижды расцеловал.

— О Господи, Элла, ты так похожа на своего отца, — сказал он по-французски, четко выговаривая каждое слово.

— А значит, и на вас, потому что вы с отцом — одно лицо, — рассмеялась я.

Он подхватил мой чемодан, обнял за плечи и повел вниз по лестнице, ведущей на улицу. Выйдя из здания вокзала, он описал свободной рукой полукруг:

— Bienvenue à Moutier![61]

Я шагнула вперед, заговорила было: «C'est trиs…» — и, не закончив, рухнула на землю.

Очнулась я в небольшой, прямоугольной, просто обставленной комнате с белыми стенами. Она походила на монашескую келью: кровать, стол, стул, конторка — вот и все. Позади меня было окно; ухитрившись немного повернуться, я разглядела перевернутый белый шпиль церкви, а на нем темный циферблат, отчасти закрытый кроной дерева.

Якоб сидел на стуле рядом с кроватью; на пороге покачивался какой-то незнакомый круглолицый мужчина. Не в силах говорить, я молча переводила взгляд с одного на другого.

— Ella, tu t'es évanouie,[62]— мягко сказал Якоб. Слова этого я не знала, но сразу же поняла, что оно обозначает. Обморок, конечно. — Люсьен, — он кивнул в сторону мужчины, стоявшего на пороге, — как раз проезжал мимо на своем грузовичке. Он и доставил тебя сюда. Мы уж волноваться начали, слишком долго ты не приходила в себя.

— Долго? — Я попыталась сесть, и Якоб поддержал меня за плечи.

— Минут десять. Весь путь сюда.

— Ничего не помню. — Я медленно покачала головой.

Люсьен шагнул в комнату и протянул мне стакан воды.

— Merci.

Он улыбнулся в ответ, почти не пошевелив губами. Я сделала небольшой глоток и ощупала лицо. Оно было влажным, пальцы прилипали к щекам.

— Что это со мной?

Якоб с Люсьеном переглянулись.

— Ты плакала, — пояснил Якоб.

— Когда была без сознания?

Он кивнул, и только тут я почувствовала, что в горле першит, а все тело охвачено какой-то неприятной слабостью.

— А я говорила что-нибудь?

— Что-то декламировала.

— «J'ai mis en toi mon espйrance: Garde-moi, donc, Seigneur». Так?

— Да, — кивнул Люсьен. — Это из…

— Тебе надо поспать, — перебил его Якоб. — Или хотя бы просто отдохнуть. Потом поговорим.

Он укрыл меня тонким одеялом. Люсьен молча помахал рукой на прощание. Я кивнула в ответ, и он вышел из комнаты.

Я закрыла глаза и тут же слегка приоткрыла — дядя как раз выходил из комнаты.

— Якоб, а ставни в этом доме есть?

Он приостановился и повернул голову.

— Есть, но как-то они мне не нравятся. Никогда ими не пользуюсь. — Он улыбнулся и закрыл дверь.

Когда я проснулась опять, вся в поту и не очень соображая, где я, было уже темно. На улице повсюду светились окна, кажется, ставни здесь не только Якоб — никто не признавал. Освещен был и церковный шпиль. Как раз в этот момент зазвонили колокола, и я начала отсчитывать вслед за ними удар за ударом. Выяснилось, что проспала я четыре часа, но ощущение было такое, что четыре дня.

Я потянулась и зажгла настольную лампу. Из-под желтого абажура полился мягкий золотистый свет. Впервые вижу комнату без всяких украшений; сама эта простота удивительным образом успокаивает. Я лежала, не двигаясь и пытаясь проследить, как распределяется свет по всему периметру комнаты. Вставать мне не хотелось. В конце концов я все же поднялась, вышла из комнаты и ощупью начала спускаться по неосвещенной лестнице. Она привела меня в квадратный холл с тремя закрытыми дверями. Из-под одной из них пробивалась полоса света. Эту дверь я и открыла и оказалась в ярко освещенной кухне с желтыми стенами и начищенным паркетным полом; одна из стен состояла сплошь из окон. Якоб сидел за круглым деревянным столом и читал прислоненную к вазе с грушами газету. Какая-то женщина, моложе меня, с темными вьющимися волосами, склонилась над мойкой и чистила кастрюлю. При моем появлении она обернулась, и я сразу поняла, что это родственница хозяина: то же удлиненное лицо и острый подбородок, мягкие завитки волос, а глаза — тоже карие — прикрывали длинные ресницы. Она была выше меня, очень стройная, с длинными худыми руками и небольшими ладонями.