Книга Дорога на Тмутаракань - Олег Аксеничев

Так ребенок спрашивает отца, в безграничной уверенности, что тому все под силу.

Затем он опустился на запорошенную пеплом траву рядом с останками кикиморы. Жены.

И умер.

Постоим молча рядом. Молча, ибо что сказать нам, живущим через столько веков? Отвернувшись, пойдем дальше, за другими героями нашего повествования, кто еще жив, не на земле, так в нашем воображении.

Пойдем, украдкой утирая уголки глаз.

Мы ведь не плачем, верно? С чего бы это? Так ведь… Была нежить – и нет ее. Написал вот – умер домовой. Умер – неживший?!

Пойдем же, вытирая глаза и думая, что всему виной только ветер, принесший с пепелища частички сажи.

Ветер, шепчущий голосом домового: «Вы же отомстите, правда?»

* * *

Небесные сферы, как всем известно, могут вращаться относительно друг друга, как лопасти турбореактивного двигателя. А при вращении лопастей, как опять же знает каждый владелец если не реактивного самолета, так хоть вентилятора, начинает со свистом и гудением дуть ветер.

Отсюда и одно из прозвищ господина неба Стрибога – Посвист.

Безумный араб Абдул Аль-Хазред знал иное. В «Текстах Р’лайх», кощунственной книге, заученной им в тайном убежище чернокнижников Магриба, было заклинание Итаквы, Путешественника Звезд, спавшего среди льдов недостижимого Севера и одновременно бывшего всюду, куда достигало его дыхание.

– Фтагн Итаква, – бормотал Аль-Хазред на древнем языке, стараясь, чтобы его никто не расслышал. – Нгах айи, Итаква!

Безумный араб с радостью видел, что древний бог явился на зов, подхватив половецкие стрелы, чтобы точнее доставить их на свидание с русскими дружинниками. Русичи падали, не подозревая, что стали невольной жертвой неведомому богу.

– Ветер-Ветрило! – пошли свиваться, как пряжа в нить, слова заклятия. Княжич Владимир поразился, насколько визгливым мог стать его голос. – Почто, господине, враждебно веешь? Зачем мечешь хиновские стрелочки на своих легких крыльицах?!

Владимир затвердил сильнее, чем «Отче наш», что нельзя ни в коем случае превозносить в заклинании ни того, от кого добиваешься помощи или подчинения, ни уж тем более еще не заклятого врага. Отсюда – «стрелочки», и лучше не вспоминать некстати, что древко такой игрушечки с палец толщиной и длиной в руку, а листовидный наконечник легко вспарывает любой доспех либо кольчугу.

Слова переплетались с воздушными струями, проникали в уши бога то осторожно, то напролом. Но Сварог был равнодушен к мольбам и приказам. Люди на Руси отвернулись от старых богов, пусть же теперь Иисус-ромеец старается за своих рабов!

– Днепр-Славутич! – взывал княжич Владимир. – Как каменные горы, ты пронзил земли половецкие. Но как лелеял насады Святославовы до стана Кобякова, помоги воинам русским и сейчас!

Богиня Мокошь, вечно юная и бесконечно старая, умирающая каждый миг, подобно иссыхающей на ветру луже, и воскресающая в любом дожде или снеговом заряде, – слышишь ли ты? К тебе слова княжича!

Слышала богиня влаги, слышала и молчала. Нет спасения за отречение от старой веры, только кара! И будь что будет…

– Светлое Солнце! – приговаривал княжич. – Всем ты тепло и прекрасно. Зачем, господин, простер ты горячие лучи на воинов наших? В поле безводном скрути жаждой луки половецкие, заткни колчаны втугую!

Вот оно, Солнце, в небе. Все видит, все слышит. Оскалился Ярило-Солнце, безумная улыбка пуще любого слова проговаривает: «Нет милости отступившим». Застыл на троне шахиншахов смуглый Хорс, не размыкая алых губ под густой волнистой бородой. Отвечать предателям – только себя опозорить. И даже Дажьбог отвернулся стыдливо. Так дающий милостыню отворачивается от самого убогого нищего, устыдившись безграничья падения. Раз в твоих бедах не виноват никто, кроме тебя самого, то и выкарабкивайся сам, не зови помощников!

Огонь и воздух, вода да сыра земля – все четыре стихии призвал княжич Владимир на помощь воинам своей сестры. Но боги остались глухи к мольбам. Колдовство оказалось бессильным!

Сила…

Сила!

Княжич Владимир, негромко бормоча под нос что-то сердитое, вытянул заложенный между листами одной из книг помятый в давние времена невзрачный пергамен.

На нем чернокнижник неведомо когда вывел чернилами, похожими не на ржавчину, а на кровь, таинственные слова на забытом языке, пометив на всякий случай от непосвященных по-арабски: «Здесь сила великая».

Княжич облизал враз пересохшие от волнения и, что греха таить, страха губы и принялся читать вслух:

– Рннахг! Уф-ллайн ийгх…

Там, где половецкие стрелы стали выбивать скакавших рядом с княгиней телохранителей-гридней, Ярославна завернула коня вправо.

– Ага! – ликующе закричал Гзак, увидев это. – Наша берет!

И тут же выругался, поскольку понял, что задумала княгиня.

Вслед за Ярославной русские дружинники отвернули в сторону, оказавшись вскоре на небольшом холме, куда половецкие лучники уже не могли дострелить.

– Не спасешься! – завизжал Гзак и огрел своего коня плетью. – Все равно достану!

И, послав коня вперед, закричал так громко, что его услышали не только половцы, но и княгиня на холме:

– Десять коней тому, кто привезет мне русскую княгиню!.. Живой или мертвой – без разницы!

– Уррагх! – откликнулись половцы.

А русские дружинники равняли строй, твердо настроившись защищать свою госпожу до последнего, оставшегося в живых.

Премудрый Соломон! Ты говорил, что не знаешь пути птицы в небе, червя в земле и мужчины в сердце женщины. Ужели ты понимал, как слово молитвы находит бога? Если да – ты воистину мудр!

Храпуня, маленький домовой, умерший от неизбывного горя, ты был услышан!

«Вы же отомстите, правда?»

Утих ветер, словно натолкнувшись на невидимую, но очень прочную преграду. Пошел мелкой рябью Днепр, и даже Путивлька, которая летом если не воробью, то коню по колено, вспенилась, как море после шторма. И солнце потускнело враз, стало блеклым, словно по осени.

Боги, разделенные неисчислимыми расстояниями, поглядели друг на друга.

«Рннахг! Уф-ллайн ийгх…»

Боги приняли решение.

Араб Абдул Аль-Хазред, хоть и был безумен, не утратил способности логически мыслить. Он постарался не оказаться среди первых, прорвавшихся на улицы русского города. Переменчиво воинское счастье, а сгинуть от вражеской стали, пусть и со славой, не хотелось.

Аль-Хазред уже умирал, и ему не хотелось повторения. Смерть – она болезненна и для того, кто лишен души…

Разумней было дождаться, пока поляжет под половецкими стрелами русская дружина. Пока скует прибывшее от киевского кагана подкрепление отряд, отправленный к северным воротам посада. И тогда только, уже не разбирая дороги, по неостывшим трупам и вязкой грязи, послать коня на беззащитные городские улицы, увлекая за собой любителей беззаконной наживы.