Книга Стражники Иерусалима - Франциска Вульф

Стефано вскинул голову и увидел, что отец Джакомо ободряюще улыбается ему.

– Простите, святой отец, – тихо сказал Стефано, чувствуя, что слезы наворачиваются ему на глаза. И как только посмел он усомниться, пусть даже всего на несколько секунд, что этот человек – Божий посланник? Разве он сам не был причащен к чуду крови Господней, когда много лет назад отец Джакомо дал ему вкусить малюсенький глоточек ее? Как посмел он быть таким маловерным? Он пристыженно опустился на колени перед учителем, взялся за полу его одеяния и зарылся в нее лицом. – Простите меня, пожалуйста, простите, святой отец, я...

– Не меня моли о прощении, а Господа, – возразил отец Джакомо, поднимая его на ноги. – Сегодня вечером на собрании тебе представится такая возможность. Расскажи братьям и сестрам о посетивших тебя сомнениях и покайся прилюдно. К тому же... – Он ненадолго замолк и, насупив брови, огляделся по сторонам, словно ища что-то. – Быть может, тут даже нет твоей вины. Я не уверен, но не исключено, что именно в этом месте Господь наш Иисус Христос повстречался с искусителем. Может, он все еще тут.

Стефано испуганно вытаращил глаза.

– Отец Джакомо, – прошептал он севшим от волнения голосом, – не хотите же вы сказать, что...

– Именно, сын мой. Именно это я и имел в виду. Быть может, дьявол никогда не уходил из этих мест. Это многое бы объясняло, к примеру, почему предыдущие жильцы так поспешно покинули хижину, что даже посуду с собой не взяли. И, конечно, твои сомнения, твое недовольство миссией, которую возложил на нас Господь. Да, – кивнул он, словно желая подтвердить собственные слова, – это многое бы объяснило. Разумеется, наш Господь был сильным и смог противостоять искушениям. Но людские сердца так легко соблазнить. – Отец Джакомо продолжал разглядывать панораму города. Стефано почти не смел дышать. Холодный пот заструился у него по спине. Благолепие этих мест вдруг показалось ему зловещим и опасным. Если он действительно подвергся внушениям сатаны, то единственным его желанием было как можно скорее бежать отсюда.

Отец Джакомо резко повернулся к нему:

– Не сомневайся, сын мой, Господь простер над нами свою охраняющую длань. Никто не сможет причинить нам вреда, пока мы следуем Его заветам. И хватит об этом. Лучше давай поедим, я проголодался.

Письмо

Было уже довольно позднее утро, когда Анна наконец проснулась. Солнце светило ей прямо в лицо, а с улицы доносился привычный городской шум: женщины, идущие к водосборнику стирать белье, громко обменивались последними новостями; слуги и служанки делали покупки и выполняли другие поручения; тяжелый, мерный цокот лошадиных копыт и более мелкий, семенящий – ослиных – гулко оглашал округу. Она стремительно выскользнула из постели, сполоснула в тазике лицо и быстро оделась. Ей меньше всего хотелось давать Ансельмо повод для насмешек, к тому же Анна боялась проворонить Рашида. Однако к завтраку в столовую она все же явилась первой.

Несмотря на то что Анна этой ночью спала всего несколько часов, она была в прекрасном настроении и чувствовала себя на удивление бодрой и энергичной, словно по меньшей мере проделала месячный курс аюрведы[1]. К тому же она была ужасно голодна. Стол был накрыт всем, что только душа могла пожелать: дивно благоухающие, еще теплые лепешки, свежий овечий сыр, блестящие черные маслины, салат из лука и еще теплой чечевицы, золотисто-желтое сливочное масло, темный, тягучий, как сироп, и пахнущий сосной и травами мед, крепкий густой кофе, свежий апельсиновый сок и молоко. Тут же лежала даже ветчина – сухая, нарезанная тончайшими ломтиками, как любят в Италии. Одному Богу известно, как Элизабет удалось раскопать ее здесь, в Иерусалиме. Анна взяла тонкую лепешку, отрезала кусок сыра, который оказался настолько свежим, что его без труда можно было намазать на тонкий ломоть, и наложила себе на тарелку салат и маслины. Едва она приступила к еде, как вошел Козимо, за которым по пятам следовал Ансельмо.

– Доброе утро! – поздоровалась Анна. Ей захотелось обнять и Козимо, и Ансельмо. И не только их, но и Махмуда, Эстер, Элизабет, всех людей на улице и весь остальной мир.

Козимо устало кивнул, а Ансельмо ограничился тем, что приподнял одну бровь. Оба были типичными совами; за те дни, что она провела здесь, Анна это уже поняла. Но такими заспанными, как сегодня, она еще никогда их не видела. У Козимо темнели круги под глазами, лицо его было еще бледнее обычного, если не принимать во внимание синеву, которую отбрасывала на щеки и подбородок его небритая щетина. Ансельмо тоже был еще небрит, его черные волосы торчали во все стороны и делали его похожим на панка. Они почти одновременно потянулись за высоким пузатым медным кофейником. Козимо сделал неопределенный жест рукой и пропустил вперед Ансельмо.

Тот налил себе черной жидкости в изящную чашку и так широко зевнул, что любой стоматолог мог бы без труда убедиться в безукоризненном состоянии его зубов. Лишь после нескольких глотков кофе жизненные силы помаленьку начали возвращаться к нему. Постепенно его карие покрасневшие глаза заблестели, и он опять стал разговорчивым.

– Как вы поживаете нынешним утром, синьорина Анна? – спросил он необычно низким хриплым голосом. Было такое впечатление, будто они с Козимо всю ночь пропьянствовали в прокуренном баре наперегонки друг с другом. – Хорошо ли вам спалось? Иерусалимские ночи иногда бывают весьма бурными...

Анна нахмурилась. На что это он намекает? Неужели Ансельмо что-то пронюхал про визит Рашида? Его комната хотя и находилась в другом конце коридора, но если он не спал ночью, то вполне мог что-то услышать. Она стрельнула глазами в сторону Козимо, чтобы выяснить, как он реагирует на реплику Ансельмо, но тот, похоже, все еще пребывал в ирреальном мире. Он сидел, опершись локтями об стол, и потягивал свой кофе – медленно, осторожно, маленькими глоточками, закрыв при этом глаза, будто пытаясь наверстать хотя бы несколько минут упущенного сна.

– Спасибо за вопрос. Очевидно, я спала лучше, чем ты, – ответила Анна. – Извини за откровенность, но ты выглядишь ужасно. Чем это вы занимались всю ночь?

– Кто из вас без греха, первым брось в нее камень, – процитировал Ансельмо с двусмысленной ухмылкой и поскреб пальцами по своему колючему подбородку. – Я непременно побреюсь, как только окончательно проснусь, чтобы не порезаться. – Он взял лепешку, покапал сверху меда, свернул трубочкой и впился в нее зубами.

– Мы беседовали, – произнес Козимо. Он так неожиданно вмешался в разговор, что Анна невольно вздрогнула. Его голос также звучал хрипловато, словно он кутил всю ночь, веки его по-прежнему были сомкнуты. – Нам с Ансельмо надо было кое-что обсудить. Многое из этого касается и вас. И при этом мы... – Улыбка скользнула по его лицу. – Вино в этой стране воистину недурственное.