Книга Час перед рассветом - Татьяна Корсакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, здесь копать? Что ты молчишь, юродивая?! — Голос сиплый, знакомый, ненавистный. Голос Ефимки, сукина сына, которого все считали пропавшим без вести. Не пропал гаденыш! Вернулся за золотом. — Тебе-то он точно сказал, где золотишко. Да что ж ты лыбишься, падла?!
Анютка стояла у самого дерева, прислонясь спиной к обгорелому стволу. Она не смотрела на Ефима, она с восхищением наблюдала за поднимающимся из земли зеленым туманом, а ветви старого дерева тянулись к ней, словно живые, гладили по волосам, обвивали босые ноги…
— Анютка, иди ко мне! — Он, уже не таясь, шагнул из своего укрытия.
Дочка его не слышала, дочка улыбалась зеленому туману. Может быть, так будет даже лучше.
— Не подходи! — Ефимка направил на Анютку автомат. — Сделаешь шаг — и твоя дурочка умрет!
— Опусти автомат, — он говорил очень тихо, стараясь не напугать Анютку. — Опусти автомат и отпусти девочку.
— Отпущу, — Ефимка осклабился. — Отпущу, как только ты расскажешь мне, как добраться до золота. Все по-честному. Решай!
Все по-честному… И это говорит человек, у которого пет ни чести, ни совести, который убил деда и изгалялся над беззащитным ребенком… Это говорит человек, в руках у которого автомат…
«Я могу тебе помочь, — голос родился прямо в голове, ненавистный голос. — Я решу все проблемы, разберусь с Ефимом, спасу твою дочку, но мне нужно твое тело».
Земля под ногами заходила ходуном, как тринадцать лет назад, изрыгая на поверхность старый гроб. Ефимка вскрикнул одновременно испуганно и радостно, Анютка продолжала забавляться с туманом.
— Получилось! — Ефимка передернул затвор. — Вот оно, золотишко! Ну, зачем ты мне теперь? Зачем девка твоя? Незачем!
«Быстрее… — голос искушал, — пусти меня! Если тебе дорога ее жизнь!»
Он сдался. Ради Анютки он был готов на все, даже на сговор с нечистью.
«Мудрое решение…»
От сильного толчка в грудь Дмитрий пошатнулся, но устоял на ногах. Теперь, когда их было двое, мир вокруг изменился, заиграл красками, ускорился невероятно. Ефим еще только прицеливался в Анютку, а верный нож уже прочертил черную полосу на его шее, вырвал из глотки нечеловеческий клекот, впился в грудь.
«Хорошо-то как! — ликовал тот, второй. — Ты посмотри, как хорошо, как сладко! Давно не дышал полной грудью! Давно не жил!»
И вот уже его собственные руки тянутся к Анюткиной шее, гладят белую кожу, сжимают…
«Помнишь, как тогда, с Машей твоей? Ты тоже сопротивлялся, а потом задушил ее вот этими самыми руками. Мы с тобой ее задушили, сынок! Я бы уже тогда остался с тобой… Вместо тебя, но ты не позволил. А сейчас что же? Ну, давай же?!»
— Прочь пошел! Ненавижу!
Сопротивляться нечисти тяжело. Сопротивляться не хочется, а хочется дышать полной грудью, убивать…
— Папочка! — Слабеющий шепот сильнее голоса в голове.
— Прочь пошел! Обратно в могилу! — Руки разжимаются с огромным трудом, непослушные пальцы немеют от напряжения. — Я не позволяю!
«Пожалеешь… Кровавыми слезами умоешься… Не до тебя, так до детей твоих доберусь, у меня есть еще время. Много времени…»
Снова толчок, и вот он лежит, скрючившись, на припорошенной пеплом земле, плачет, как ребенок, а головы касаются ласковые пальчики Анютки, и в ушах колокольчиком звенит ее голосок:
— Не плачь, папочка. Смотри, какие красивые камешки. Можно я их с собой возьму?..
Кричать и ругаться не было смысла. Да Туча и не умел кричать. Особенно на женщину, особенно на любимую женщину.
— Ангелина, открой, пожалуйста, дверь, — попросил он в который уже раз и устало опустился на верхнюю ступеньку лестницы. — Слышишь меня?
Он знал, она никуда не ушла, притаилась с той стороны двери, слушает его и молчит. На душе с каждой минутой становилось все неспокойнее. Время близилось к полуночи. Туча не чувствовал угрозы для себя лично, но интуиция, которая почти никогда его не подводила, нашептывала, что нужно срочно что-то предпринять, нужно спешить. Если бы в погребе было чуть больше места, он бы попытался высадить дверь, но сейчас не разбежишься.
— Ангелина, я знаю, ты здесь. — Туча потер ноющее колено. — Если не хочешь открыть дверь, хотя бы объясни за что.
— Ты выйдешь отсюда утром, Степа. — В ее голосе слышались слезы. — Честное слово.
— Почему не сейчас? Почему только утром?
— Степочка, я не могу. — Ангелина всхлипнула. — Так нужно.
— Кому нужно?
— Тебе. Наверное, после всего этого ты меня возненавидишь, но пусть лучше так. Пусть ты лучше будешь злой, но живой.
— Ангелина, — Туча поймал себя на том, что улыбается, — Ангелина, как я могу тебя возненавидеть, я тебя люблю.
Вот он и сказал то, что собирался и все никак не решался сказать. Это оказалось легко, намного легче, чем он себе представлял.
— То есть как любишь? — Голос Ангелины был близко-близко, их разделяли лишь несколько сантиметров двери.
— Не знаю. — Он пожал плечами. — Думаю, что очень сильно. Что бы ты ни сделала, я все равно буду тебя любить.
— Ты меня разлюбишь, — сказала она очень тихо, почти шепотом, — когда узнаешь обо мне всю правду. Ты выгонишь меня вон.
Ангелина молчала очень долго. Туча тоже молчал, боясь услышать эту страшную правду, которая разрушит его мир. Боялся, что вот сейчас Ангелина скажет: «Я не та, за кого себя выдавала».
— Я не та, за кого себя выдавала. — В голове зашумело, ладони вдруг сделались мокрыми от страха, как тринадцать лет назад, когда он на коленях стоял перед Юркой Измайловым и его дружками-отморозками… — Я расскажу! — Теперь голос Ангелины звучал решительно. — Мне уже нечего терять… наверное.
Как же она неправа! Им есть что терять!
— Я врала тебе, Степочка! Все это время врала. Знаешь, а ведь я брюнетка. Брюнетка с прямыми волосами. — Туче показалось, что Ангелина хихикнула. — И далеко не такая конченая дура и сумасбродка, какой кажусь.
— Ты играла роль… — Он вспомнил слова Гальяно.
— Да, я играла роль. Мы ведь с тобой встречались раньше, Степочка. На закрытом премьерном показе фильма. Того самого, в котором твоя мама сыграла главную роль. Ты не запомнил меня. Наверняка ты меня даже не заметил, а я смотрела не на экран, а на тебя. Я тогда и подумать не могла, кто ты такой, чей ты сын. Ты не представляешь, чего мне стоило получить приглашение на тот показ. Я хотела понять, что же такое особенное есть в ней, в твоей маме. Чем она держит зрителя, почему ее так любит камера. Я ведь актриса, Степа. Не актриса даже, а так… Актрисулька. Актрисулька с амбициями. Я пришла на показ, чтобы научиться у нее хоть чему-нибудь, а увидела тебя… Ты не сводил взгляда с экрана, ты ловил каждый ее вдох, каждый жест. И я решила, что нужно стать похожей на нее, а потом я узнала, кто ты такой, чей ты сын. Знаешь, я проревела всю ночь от злости, потому что понимала: такой, как ты, никогда не захочет такую, как я.
