Книга Бытие наше дырчатое - Евгений Лукин

* * *

В том, что дуракам везёт, нет никакого парадокса. Мало того, налицо прямое следствие теории вероятности: кого больше — тем и везёт. То обстоятельство, что недалёкие друзья Шорохова уже разорились и сгинули, а он, такой умный, такой проницательный, всё ещё бежал вверх по лестнице, спасаясь от утюга и паяльника, ничего не опровергает и ничего не доказывает: согласно той же теории вероятности, везёт далеко не всем дуракам.

Слава богу, дверь открыли сразу.

— Я — к вам, — задохнувшись, сообщил Шорохов и торопливо переступил порог. В подъезде по-прежнему было тихо. Возможно, преследователи решили, что, метнувшись во двор, должник кинулся прямиком в первое парадное. А он-то нырнул во второе!

— Проходите, — меланхолично прозвучало в ответ.

— Спасибо, — поблагодарил Тихон и куда-то прошёл, прикидывая, какое время ему следует здесь переждать, пока нанятые кредиторами душегубы обшарят оба подъезда и удалятся восвояси.

— Что беспокоит?

Услышав вопрос, более приличествующий участковому врачу, нежели психоаналитику, Шорохов, уже усаженный в средней жёсткости кресло, поднял глаза на своего спасителя. Он был заранее готов простить ему всё: будь то жуликовато-гипнотизёристый имидж (пронзающий взор без признаков мысли, мефистофельски заломленные брови) или же трепетно-вкрадчивые поползновения влезть в душу без мыла («Давайте поговорим… Расскажите мне об этом…»).

Психоаналитик оказался крупным, склонным к полноте мужчиной с несколько скучающим складом лица. Чувствовалось, что эти серые невыразительные глаза повидали многое и что владельца их трудно чем-либо удивить. А вот как он был одет, почему-то не запомнилось. То ли серый костюм-тройка, то ли белый халат.

— Кошмар, — сдавленно поведал Шорохов. — Ещё немного — и либо свихнусь, либо повешусь!

— Это нормально, — чуть ли не позёвывая, успокоил проницатель человеческих душ, присаживаясь напротив. — Обычная реакция на то, что сейчас творится. Вот если бы вы реагировали по-другому… ну, тогда стоило бы встревожиться. А содержание?

— Простите… Содержание чего?

— Кошмара.

— Которого? — с нервной усмешкой уточнил Тихон.

— Желательно последнего… Может, вам водички?

— Да, если можно…

Испив шипучей водицы, беглец пришёл в себя окончательно и огляделся. Как он и предчувствовал, комната лишь начинала перерождаться в кабинет: старенький сервант соседствовал с новеньким письменным столом, раздвижной диван — с видимостью компьютера системы «Роботрон». На стенке — диплом не по-русски. Правильно, пусть уважают. Вон Томка Тарабрина с безработицы ворожить начала — так у неё диплом и вовсе на санскрите…

Что ж, каков бизнесмен, таков и психоаналитик.

— Психоанализ — по Фрейду? — осведомился Тихон.

— В целом — да.

— А не устарел он за сто лет?

— За сто лет, — неспешно заметил собеседник, — всё гениальное успевает и устареть, и обновиться. «Через десять лет забудут, через двести вспомнят…»

— Вы хотите сказать, — недоверчиво начал Тихон, но спохватился и переложил речь паузой, за время которой ещё раз чутко прислушался к тишине за входной дверью, — что Фрейд тоже успел…

— Успел. Обстоятельства, знаете ли, повторяются… Возьмём внутреннюю цензуру. — Судя по вялости интонаций, Тихон был не первый, кому это предлагалось. — Во времена Фрейда внутренняя цензура была порождена чопорной буржуазной моралью. При советской власти — не менее чопорным кодексом строителя коммунизма. И в том, и в другом случае результат приблизительно одинаков. Цензура есть цензура: либо она вычёркивает неугодные фрагменты сновидений, либо искажает их до полной неузнаваемости…

— То есть если я всю ночь бежал сломя голову вверх по крутой лестнице…

— Да-да, — рассеянно подтвердил специалист. — Это значит, что на самом деле вам приснился торопливый половой акт. Но, поскольку в Стране Советов «секса нет», потребовалась замена одного действия другим, схожим по ритму… Это как в литературе. Скажем, описывает прозаик-почвенник работу колхозного кузнеца. Мощные мерные удары, экстаз труда, слияние с молотом, наконец, само звучание глагола «куй» в повелительном наклонении… Символика, согласитесь, весьма прозрачна.

— Но теперь-то…

Что-то похожее на лёгкую грусть просквозило в блёклых глазах собеседника.

— Теперь, конечно, дело иное, — согласился он. — Меняются времена — меняются и запреты. Иногда с точностью до наоборот.

— Значит, если я, извините, трахался с кем-то во сне до самого пробуждения, — не удержался Шорохов, — то в наши дни это символизирует бег по ступеням? Или ударную работу в колхозной кузне?

Едва заметная улыбка тронула полные губы психоаналитика.

— Сплошь и рядом, — заверил он. — Как ни странно, из моих наблюдений следует, что зачастую именно в такой скрытой форме проявляется сегодня тоска по утраченным идеалам прошлого…

То ли всерьёз сказанул, то ли просто поддержал сомнительную шутку посетителя, помогая тому освоиться.

— Вы, однако, собирались рассказать о своём последнем кошмаре.

Кажется, на лестничной площадке послышались шаги и голоса. Тихон напряг слух. Да, голоса. Но один вроде бы женский.

Женщин среди преследователей не было.

— Хорошо, если о последнем, — с вымученной улыбкой выдавил Шорохов. — Сколько вы берёте за сеанс?

— За визит, — мягко поправил психоаналитик. — Если вам нужен сеанс, то это к экстрасенсам.

И назвал вполне приемлемую сумму. Во всяком случае, за укрытие от погони с беглеца слупили бы куда больше. А тут не только укрытие — тут ещё и возможность душу излить. Тихон помедлил, восстанавливая содержание недавней жути, снова задохнулся и, еле справившись с горловым спазмом, начал:

— Судите сами. Вот сегодня. Иду по улице, вижу…

— Если можно, подробнее, — попросил собеседник. — Вы говорите: улица. Что за улица? Широкая? Узкая?

— Улица-то? Имени Столыпина, бывшая Горсоветская. Рядом с вами…

— Даже так? Вы, видимо, часто по ней ходите?

— Да. Постоянно.

— Простите, что перебил. Продолжайте. И старайтесь ничего не упустить. Важна любая деталь, даже самая на первый взгляд незначительная.

— Н-ну, хорошо. Попробую. Значит, так. Я иду по левой стороне, впереди припаркована машина, подержанная «копейка» красного цвета, правое переднее колесо въехало на тротуар. На антенне — бантик и продолговатый детский шарик. А по правой стороне — пять-шесть иномарок. И передо мной выбор: перейти улицу или не перейти. Мне страшно. Я точно знаю, что в «копейке» меня поджидают. Но на той стороне ещё страшнее. И я продолжаю идти по левому тротуару, замедляю шаг как могу, а сам мысленно твержу: «Это мне снится. Это мне только снится».