Книга Соперницы - Ольга Карпович

Мало-помалу толпа начала редеть. Снующие туда и сюда стюарды принялись довольно настоятельно провожать стороннюю публику к трапу. Проплыла по проходу Анжела, гордо неся свежий нежно-сиреневый фингал под левым глазом как знак боевого отличия. За ней семенили Тихорецкие, возбужденно обсуждая, у какого модного дизайнера заказала Стефания сегодняшнее платье. Лишь неуемные журналюги все еще суетились вокруг звезды, щелкая камерами. И тут я увидела Наталью, у самых перил, оттесненную толпой поклонников дивы.

Семейный разлад даже пошел ей на пользу. Осунувшееся лицо утратило привычную сдобную округлость и приобрело интересную бледность. Ввалившиеся щеки не казались уже такими необъятными, а глаза сделались как будто больше и ярче.

Наталья, решительно отодвигая попадающихся на пути пассажиров, двигалась по направлению к Стефании. Лицо ее было мрачно отрешенным. Тоже, вероятно, слышала этот немыслимый, надчеловеческий голос и впечатлилась. Отчего-то мне даже стало жалко эту приземистую широкоплечую Брунгильду. Только теперь я до конца поняла, какие демоны, вероятно, терзали ее в эпоху близости к приме. Постоянно находиться рядом с такой женщиной, ежеминутно осознавая собственную заурядность, наверное, тяжело, невыносимо. Дружить с ней невозможно, любить нельзя, остается лишь слепое преклонение или утробная ненависть. Между этими двумя ипостасями и металась всю жизнь верная и неизменная Тата. Как долго копились в ее душе нанизанные одна на другую обиды, как выдерживались они временем и пропитывались горечью, превращаясь в тихо кипящую взрывоопасную смесь. С каким самоубийственным восторгом, радостью освобождения она выкрикивала ругань в адрес поверженного кумира. И каково было осознать потом, что величайшая ее победа оказалась сокрушительным поражением, что Светлана, даже далекая, невидимая, продолжает маячить на горизонте как недосягаемый идеал, ее же собственная жизнь непоправимо разваливается, утекает сквозь пальцы.

— Победу празднуешь, Светик? — вполголоса произнесла она, поравнявшись со Стефанией.

Та на мгновение опешила, потеряла контроль над ситуацией — слишком уж расслабилась в приятном обществе восторженных почитателей, лицо ее исказилось, губы дрогнули. Толпившиеся вокруг представители прессы нашлись куда быстрее — тут же замигали вспышки, фиксируя интересную встречу, явно взволновавшую мировую знаменитость.

И вдруг, словно из-под земли, перед женщинами вырос верный голубчиковский Паша в компании трех подобных же плечистых и рослых «Паш». Ловко лавируя между зрителями, они возникли перед Стефанией, оттеснили Наталью, оттерли плечами журналистов.

— Да к тебе и не подойдешь! — взвыла Наталья из-за плеча секьюрити. — Королева, как есть королева! Ну что, счастлива ты теперь, довольна? За все отомстила? Зачем ты приехала? Тебе же все в жизни удалось, все у тебя есть! Зачем тебе мое-то последнее отбирать? И не совестно? Не страшно, что Бог тебя накажет?

— Господи, что сейчас будет! Мама больше всего на свете боится, что ее прошлое попадет в газеты! — охнул Эд и кинулся на выручку матери.

— Я вас не знаю, — замахала руками Стефания. — Вы ошиблись. Не снимайте! — крикнула она, оборачиваясь к особо наглому проныре, так и сновавшему вокруг с камерой. — Эта женщина сумасшедшая, я ее впервые вижу.

Один из охранников тут же принялся очень настойчиво вполголоса объяснять что-то ловкому фотографу и вскоре уже крутил в неуклюжих с виду пальцах засвеченную фотопленку. Другой, подхватив под руку истерически рыдавшую Наталью, увлекал ее прочь с освещенной площадки.

— А ты что же, али стыдишься меня? — Подбородок Натальи истерически дрожал, она стискивала перед лицом пухлые руки. — Зря стыдишься-то! Это же ты меня такой сделала! Я ведь незлая от природы была, добрая, глупая. Да только с тобой рядом кто хочешь взбесится! А мужа-то моего отнять ты не постыдилась! — выкрикивала Наталья уже издали. — Как же ты с ним жить-то будешь? Не ровен час прознает кто про ваше прошлое. Или сам он проболтается, что ты каторжанка бывшая. Тут-то тебя из Ла Скалы то и попрут!

Сзади кто-то присвистнул. Евгений, вспыхнув, бросился вслед за увлекаемой охранниками женой, увещевая:

— Наташа, Наташа, уймись! — принялся он хватать ее за руки. — Не надо, не позорься! Давай я провожу тебя в каюту.

— А-а-а, и ты здесь, — взвизгнула Наталья. — Удобно устроился с двумя-то женами. Одна — парадно-выходная, а другая чернорабочая. Идеальная семья! И не страшно тебе с ней в одну постель-то ложиться? Она ж тебя, милого дружка, в свое время чуть не прикончила! Или ты уж про все забыл, ножки ей целовать готов? Как же, она хорошая, честная, несчастная. А я — стерва да разлучница. А то, что я тебя двадцать лет за хребтом тащила, так это я все из бабьей злобы да вредности! Да, не повезло тебе, плохая я у тебя, неудачная! И детей-то тебе не родила… — отпихнув Меркулова, она снова заорала, обращаясь к Стефании: — Это ты верно удумала — сыном его повязать! Он на голос крови падкий, это я знаю, сама проверяла! Да на том и погорела! Не получилось у нас с детьми. Бывает. Да и в остальном тоже… не получилось… Отравила ты его на всю жизнь, ведьма проклятая!

— Мама, пойдем!

Протиснувшийся сквозь зевак Эд схватил Стефанию под руку, намереваясь увести ее прочь. Стефания же неожиданно мягко отстранила Эда, двинулась по проходу вслед за Натальей, которую вели охранники, и громко позвала:

— Тата!

Всхлипывавшая женщина обернулась. Охранник остановился, продолжая тем не менее цепко сжимать локоть своей подконвойной. Стефания, уже справившись с собой, невозмутимая и величественная как прежде, подошла к Наталье почти вплотную, поймала болтавшуюся в воздухе безжизненную руку, сжала ее и неожиданно четко выговорила, глядя женщине прямо в глаза:

— Я никогда не желала тебе зла. Если я в чем-то виновата перед тобой, это вышло не умышленно. Прости меня!

И та, услышав ее слова, распустила сделавшийся совсем уж бесформенным рот и зарыдала надтреснутым басом.

Не знаю, чего было больше в поступке Стефании — красивой позы, рисовки перед замершей в восхищении толпой или истинного, свойственного особам королевской крови великодушия, но на меня вся эта сцена — плюющаяся злобой и ненавистью вперемешку с горечью и болью базарная тетка и шагнувшая ей навстречу гордая в собственном смирении небожительница — произвела неизгладимое впечатление. Охрана давно уже выпроводила с борта теплохода журналистов, Наталью увели, зеваки разошлись, а я все так же стояла открыв рот и таращила глаза на Стефанию.

Когда наконец все успокоилось, она повернулась к Евгению. Темные глаза ее требовательно сверкнули.

— Так, значит, у вас нет детей? — спросила она. — А как же тот ребенок… Ваш сын, которого она ждала тогда?

До Меркулова, казалось, не сразу дошел смысл ее вопроса. Он помедлил, глядя куда-то в плескавшуюся за бортом темную воду, испещренную дрожащими и качающимися оранжевыми дорожками от горящих на теплоходе огней. Затем медленно произнес:

— Дочь… Это была девочка.

26

Стояла влажная, удушливая жара. Окно кабинета главврача роддома было распахнуто настежь, но воздух, казалось, совсем не проникал в комнату, висел над заваленным бумагами столом горячим недвижимым маревом. За окном пенились осыпанные белыми лепестками кусты боярышника. Какой-то ошалевший от счастья молодой папаша, задрав голову, вопил, стараясь докричаться до окон четвертого этажа: