Книга Где нет княжон невинных - Артур Баневич

— Не подлизывайся, — шлепнула она по клюву мягким концом пера. — Ну, так что писать? Заранее сообщаю, что бумаги у нас мало.

— Пиши по пунктам. Петунка, что сказал королевич?

— Грубо говоря, то же самое, что и после того, как выскочил из кареты. Перечислил обиды, полученные по вине Ледошки, к которым, по его мнению, имела отношение Петунела, поскольку именно в ее трактире происходил тот венчальный съезд, А начал с того, что свалился с коня и ногу…

— Вот негодяй! — не выдержала Ленда. — А в том, что он растяпа, тоже Ледошка виновата? Он и это ей приписал?!

— Тише, — бросил Дебрен. — Пиши: пункт первый. Нога.

Ленда надулась, но записала.

— Обвинение второе, — Петунка заговорила медленнее, чтобы облегчить Ленде работу, — сводилось к тому, что его унизил смертный враг, спасая от собственных соотечественников. — Ленда, покачав головой, написала: «Спасение врагом». — Третье обвинение касалось сокола, а точнее — того, что сокол обгадил с воздуха избавителя и королевичева друга.

Что Претокар считал особенно оскорбительным, потому как собирался молить небо о снисхождении к сему благородному рыцарю, а не о покрытии его головы фекалиями.

— Мы говорим о смертном враге из второго пункта?

— Твое дело писать, — напомнил Дебрен, — а не комментировать. Четвертый пункт касается?..

— Головы, разбитой о притолоку, — продиктовала Петунка. — Я знаю, что скажет Ленда.

— А поскольку другие не знают, — проворчала царапающая бумагу Ленда, — то, несмотря ни на что, я поделюсь своими соображениями. По моему — возможно, наивному — мнению, за шишки гостей по справедливости должны отвечать хозяева.

— Пятое обвинение касалось беготни нагишом вокруг дома, — спокойно проговорила Петунка.

— Голым… вокруг… до-ма. — Ленда подняла огромные, синие, очень невинные в данный момент глаза, заморгала с миной, достойной почтенного Йежина. — Оскорбление касается?..

— Ленда… — простонал чародей. К счастью, трактирщица не дала втянуть себя в спор.

— Ледошки, — пояснила она, вежливо улыбнувшись, — как непосредственной виновницы. Записала? Тогда запиши пункт шестой: необходимость ходить в одежде противоположного пола, вдобавок скверного качества и отвратительно воняющей. Если б не та история с волосами, Претокар никогда не взошел бы на престол, потому что ни один народ не потерпит владыки, который тайно переодевается в бабские тряпки. Но поскольку он лысел и никак не ассоциировался с бабой, никто ему замечания по сему поводу не делал. Поэтому и он не стал добавлять оскорбления к списку. Хотя мог. Монетный двор отчеканил массу монет с крепко кудлатым Претокаром, а когда волосы у него вылезли, пришлось чеканку мелочи отнести за счет государства.

— Номер семь? — поторопил Дебрен, стоявший у стены и обстукивающий ее ложкой.

— Ну, это большого калибра, — предостерегла Петунка. — Отсутствие девственности у избранницы, утрата надежд, может, и наивных, но ведь не совсем нереальных, на то, что он будет первым, самым главным, на всю жизнь. Распутный характер несостоявшейся подруги жизни. Ее сексуальная распущенность. И, наконец, ее дурацкие бредни о блаженстве, которое она якобы испытала на моечной лавке.

— Бредни? — Дебрен раздраженно ударил по балке, упустил ложку. Пытаясь поймать на лету, отправил ее по длинной дуге на стойку. Красный от смущения, выругался себе под нос. — Чума и мор, теммозанская резина, а не пихта… О каком блаженстве ты говоришь?

Петунка не успела ответить. Ленда говорила тихо, медленно, не пытаясь никого перебивать:

На бедре твоем таяла я, как дым,

Грудь к груди, вся в твоей власти.

И когда ты пронзил меня жезлом своим —

Я познала мгновенье счастья.

Да, лишь миг — но дороже он жизни той,

Где сочатся сквозь камень силы,

Как в клепсидре песок… Хоть на миг ты был мой,

А потом нас судьба разделила.[12]

Что-то ударилось о доски пола. Вторая ложка. В тарелке оставалось еще три, но Дебрен уже не пытался их достать. Он не смог бы удержать ни одной. Он стоял у стены, потому что стена была рядом, и он мог о нее опереться. Стоял — и смотрел на Ленду, в ее невидящие глаза, которые были немного синими, немного зелеными с золотыми пылинками, но которые сейчас, неведомо почему, на краткий миг загорелись пурпуром, растворенным в белизне. Цветами мойни. И блаженства.

— О! — вздохнул Йежин. — Какая чудесная поэма.

Ленда одарила его тенью улыбки. Очень грустной и самой прекрасной, какую доводилось видеть Дебрену. А потом еще тише, чем раньше, докончила:

И когда рассвет к изголовью приник

И листва блистает росою,

Возвращаюсь я сердцем в тот сладостный миг

И сквозь слезы пою душою.[13]

Было тихо, никто больше ничего не выпускал из рук, но Дебрен успел прийти в себя настолько, чтобы заметить, как мелодичный, хрипловатый и в то же время мягкий голос девушки околдовал присутствующих, заставил их застыть, устремить взгляды на ее грустное лицо. Заметить, что Збрхл не облил пивом солдатский башлык только потому, что успел осушить кубок чуточку раньше. Заметить, что Петунке пришлось быстро поднять руку, чтобы спасти манжетом оказавшийся в опасности макияж. Заметить, что Йежин раскрыл рот, а попугай — клюв.

Он не мог сказать почему. И как следует разделить заслуги между той, что писала эти стихи, и той, что выглянула из скорлупы дерзкой наемницы и продекламировала их.

— По… — Петунка проглотила слюну. — Почему ты продекламировала это?

— Почему? — Ленда глядела вниз, хотя было ясно, что она не видит лежащего перед ней листа бумаги и даже стола. — Вот именно… А кому какое до этого дело.

— Чертовщина! — Збрхл вскочил с лавки, подошел к ней, протянул руку. Огромная лапища прижалась ко лбу девушки. — Так я и знал. У тебя жар, коза.

Ленда отвела голову. Удивительно медленно для нее — и для морвацкой руки на лбу. Или, поправился Дебрен, вообще руки. Чьей бы то ни было. Она была словно плохо прирученный звереныш. Она не любила, когда к ней прикасались. Она не говорила ему этого, да и знакомы они были еще слишком недолго, — но он знал. Он был рядом, смотрел, и в какое-то мгновение очередная крупица истины о Ленде Брангго просто возникала в его сознании.

— У меня все в порядке, — сказала она уже почти нормальным, правда, немного сердитым и немного вызывающим, но все-таки мягким голосом. — Здоровье у меня всегда было, как говорится, железное.

— Иди выспись, — не отступал Збрхл. — Ты нам не нужна.

— А кому нужна? — фыркнула она так, что это только внешне походило на смех.