Книга Флорентийские маски - Роза Планас

Федерико понял, настолько он был смешон, когда считал, что лишь он один продолжал слепо верить в необходимость познания секрета этой костяной скорлупы, найденной на гаитянском пляже. Иногда ему начинало казаться, что вся эта история ему только почудилась, что не было в его жизни ни Коломбины с ее странным домом, словно привалившимся к древней флорентийской стене, ни посещений роскошного палаццо в сопровождении членов тайного братства, которое на самом деле существует лишь на страницах книг. Все эти карбонарии, клятвы, секретарь, библиотека – все это просто розыгрыш его университетских коллег, которые столь жестоко наказали его за желание и попытку познать непознаваемое, причем ненаучным методом. Такое толкование событий последних месяцев вполне устраивало Федерико: не было в его жизни ни носатого черепа, ни тайного братства – ничего из того, что он себе напридумывал.

Посетив библиотеку братства, пользоваться фондами которой ему было любезно дозволено, он в очередной раз решил проштудировать трактат доктора Вильгельма Готтлиба Кельха, профессора патологической анатомии Кёнигсбергского университета. Речь в этой книге шла о конкретном приложении краниологической теории Галля к черепу одного известного человека, а именно Иммануила Канта. Профессор-ассистент по фамилии Кнорре сделал точнейший гипсовый слепок с черепа великого философа, что позволило провести все измерения и составить детальное описание. Ничто, ни единый бугорок, впадинка, выступ или трещинка, не ускользнуло от внимания аккуратного до педантизма исследователя. Федерико запали в память первые строчки из этого описания: «Череп Канта в силу правильного соотношения его различных частей и в то же время наличия большого количества индивидуальных особенностей имеет весьма специфическую форму». Что же это за странность, которую обнаружили в черепе гениального философа ученые-патологоанатомы? Скорее всего, правильность формы и равенство внутренних разнонаправленных диаметров свидетельствовали о большом объеме внутричерепных полостей. Что же касается лицевой части, то наиболее характерной и заметной ее составляющей были хорошо выраженные надбровные дуги – костные выступы над глазными впадинами.

Ничего похожего на это описание в черепе, купленном у старухи Лурдель, не наблюдалось. Все обстояло с точностью до наоборот: над глазными впадинами не было ни намека на какие-нибудь выступы, а на поверхности теменной и височных частей черепа не было заметно ни единой линии, по которым обычно срастаются черепные кости. Ощущение было такое, что носатый череп был отлит или выточен из единого куска костной ткани. Если применить теорию краниологической психологии к гаитянской находке, то следовало признать, что обладатель носатого черепа имел интеллект не то что ниже среднего, а даже почти нулевого уровня. Наверняка он был по характеру злобным, неуравновешенным, склонным ко всякого рода патологиям и извращениям и, вполне возможно, характеризовался непредсказуемым психопатическим поведением. А как же быть с носовым отростком? Этот фрагмент головы сохранился на черепе противоестественным образом, словно он при жизни был для этого человека чем-то большим, чем простым хрящевым выростом, который все нормальные люди утрачивают после смерти. Даже у великого Канта, несмотря на всю его гениальность, на месте отростка, которым люди воспринимают запахи, сохранилась лишь дыра между костями лицевой части черепа. В какой-то мере это могло служить косвенным доказательством того, что череп, найденный в прибрежном песке, принадлежал человеку, у которого при жизни было развито иное чувство, отличающееся от того, что принято называть обонянием. Быть может, этот закостеневший носовой отросток воспринимал не только и не столько запахи, а некие иные воздействия окружающей среды. Вполне возможно, что некогда это свойство было характерно для всех людей, но с неменьшей вероятностью можно было предположить, что данная редкая особенность стала результатом какой-то индивидуальной мутации. В то же время сомневаться в подлинности гаитянского черепа не было никаких оснований: по крайней мере с точки зрения медицины и анатомии он ни в коей мере не был подделкой. Такое заключение дал в Мексике один из крупнейших специалистов по судебно-медицинской экспертизе, которому Антонио показал свою находку по приезде в Мехико.

Носовой отросток от переносицы до самого кончика состоял из той же самой костной ткани, что и остальные части черепа. В этом-то как раз и заключалась тайна, которая пробудила такое любопытство по обе стороны Атлантики. Неправильный черепной свод и в особенности носовой отросток разрушали все привычные представления об эволюции и ломали всю сложившуюся классификацию живых организмов. Появление этой находки в научной среде было бы равнозначно представлению на суд научной общественности пойманного живьем минотавра, нахождению археологами Ноева ковчега или же высадке на Марсе и освоению человеком части территории Красной планеты.

Федерико вдруг осознал, что в очередной раз позволил себе увлечься размышлениями на запретную тему. Из глубокой задумчивости его вывел усилившийся дождь. Находиться под открытым небом и дальше означало промокнуть до нитки. Медленным шагом он вернулся в церковь, чтобы посмотреть, не закончилась ли поминальная служба.

Несколько человек плотным кольцом окружили скамейку, на которой сидела Ада Маргарет. Было видно, как она кивает в ответ на слова соболезнования и утирает красные глаза. Федерико решил, что скорее всего скончался кто-то из ее родителей – скоропостижно, неожиданно, но без всяких тайн и подозрений, как отец Антонио. Его очень удивило отсутствие Марка на траурной церемонии, но он решил, что его другу просто отсоветовали являться на заупокойную службу в силу еще не до конца отступившей болезни.

Федерико решил, что оставаться в тени и дальше бессмысленно, и подошел к собравшимся вокруг Ады. Извинившись, он пробрался к ней, а она, увидев его, разрыдалась и даже обняла Федерико.

– Мои соболезнования, Ада, – машинально произнес Федерико, все еще не зная, что же здесь на самом деле произошло.

– Он так тебя любил, – произнесла она едва слышным шепотом.

Федерико не понял, о ком она говорит, но беспокойство, сжигавшее его изнутри, разгорелось с новой силой. Он сумел высвободиться из объятий безутешной вдовы и постарался как можно скорее пробиться через кольцо родственников к дяде Полу. Энтомолог наблюдал за происходящим, стоя чуть в стороне от остальных приглашенных, столпившихся вокруг Ады. Едва заметным жестом руки он сделал Федерико знак следовать за ним к выходу из церкви. За дверью он вздохнул полной грудью и все так же молча, одним лишь кивком головы дал понять Федерико, чтобы тот шел за ним и дальше – по одной из тропинок, расходившихся лучами от церкви по кладбищу. Дядя Пол был одет как обычно – длинное серое пальто прикрывало его высокое, худое и несколько нескладное тело. Все та же красная бабочка одиноко сверкала на лацкане – как слабенький язычок пламени, пробивающийся сквозь толстый слой пепла. Темная, какого-то неопределенного цвета шляпа прикрывала голову дяди Пола от дождя, а глаза – от посторонних взглядов. Пройдя вдоль аллеи, по сторонам которой лежали в основном совсем новые могильные плиты, Пол остановился.

В несвойственном этому уравновешенному человеку порыве он обнял Федерико за плечи и, чуть повернув его и наклонив ему голову, указал на надпись на последней из плит, лежавшей на невысоком холмике из свежей земли. Сама плита была высечена из белого мрамора, а вырубленные на ней буквы, казалось, были напечатаны каким-то четким типографским шрифтом. У итальянца подкосились ноги и он едва не упал, когда сумел заставить себя прочесть то имя, которое для него было чем-то гораздо большим, чем просто суммой букв: МАРК ХАРПЕР.