Книга Приют - Патрик Макграт

Теперь, когда Стелла находилась в больнице, я предвкушал перспективу подавить ее защитные механизмы, заставить раскрыться, увидеть, что на самом деле представляет собой ее психика. Разумеется, я понимал, что она будет сопротивляться этому, но времени у нас было достаточно.

Стелла начала снова заботиться о своей внешности, и я счел это хорошим знаком. Она сказала, что сейчас, неизменно одетая в серый джемпер, синюю блузу, серую юбку, серые чулки и черные туфли со шнурками, которые мы выдаем пациенткам, она с особой остротой замечает, как элегантно одет я по сравнению с ней. Всякий раз перед встречей со мной она шла в административный отдел и просила разрешения воспользоваться жестянкой с косметикой. То была старая жестянка из-под бисквита, наполненная тюбиками помады, карандашами для подведения глаз, флакончиками духов, баночками крема и пудры – дарами служащих; все пациентки пользовались ими перед такими важными событиями, как визит врача. Стелла усаживалась за стол, ставила перед собой зеркальце и с помощью того, что было в ее распоряжении, прихорашивалась как могла, потом причесывалась и мысленно извинялась передо мной за то, что не соответствовала моим высоким критериям. Возвращалась ждать меня в дневную палату, и женщины хвалили ее внешность.

Рядом с административным отделом находится комнатка для собеседований, и там у нас состоялся первый серьезный разговор. Я осведомился о ее самочувствии, и мы начали. Я смотрел на нее, сведя вместе кончики пальцев и приложив их к верхней губе. Глаза мои, сказала Стелла впоследствии, казалось, вонзаются ей в душу двумя кинжалами.

– Питер, что ты делаешь? Я чувствую себя подопытным кроликом! Видит Бог, я сейчас не могу вынести пристального разглядывания. Почему ты одеваешь нас, как монахинь?

Сколько времени она даже не пыталась разговаривать подобным образом, непринужденно и живо, как мы всегда разговаривали с ней! На какой-то миг она стала бледной тенью прежней Стеллы, женщиной, свободно чувствующей себя со старым другом.

– Нам предстоит пройти через многое, – ответил я. – Для тебя это будет мучительно.

Стелла закурила. Она пыталась сохранить свою оживленность, но перед лицом моей серьезности эта оживленность угасала.

– Давай поговорим об Эдгаре. Скажи, когда ты впервые всерьез подумала о сексе с ним?

Я нарочно задал вопрос так откровенно, грубо. Стелла потупилась и начала возиться с сигаретной пачкой, старательно укладывать ее вровень с краем стола. Голос ее прозвучал устало:

– О Господи, даже не знаю. Впервые?

Я кивнул.

– В огороде, – негромко ответила она.

Я наблюдал, как то переживание постепенно вновь обретает ясность и четкость.

– Продолжай.

Стелла принялась оживлять в памяти те минуты в саду, в лучах солнца, когда поняла, что у них непременно будет секс, так как обойтись без него нельзя. Невозможно. Немыслимо. Риск не пугал ее, поскольку стала ясна невозможность противиться необходимости.

– Это было необходимостью?

– Да.

– И ты думаешь, он тоже считал это необходимостью? Несмотря на риск?

– Конечно.

– Почему ты так считаешь?

Стелла пожала плечами.

– Может ли быть, что Эдгар использовал тебя, так как с самого начала замыслил побег?

– Нет.

– Хорошо. Оправдал он твои ожидания?

Стелла попыталась обратить все в шутку:

– Тебе нужны подробности, Питер? Объятия и возня в кустах?

– Вы нашли какое-то место в саду?

– Да, поначалу. Оранжерею.

Я не обратил внимания на неприязнь в ее голосе, когда она швырнула мне в лицо эту информацию.

– А потом?

– Павильон.

– Павильон. – Я откинулся на спинку стула. – Извини, дорогая, я ввожу тебя в смущение не ради удовольствия. Макс вправду никуда не годился как муж?

– Иначе бы этого не произошло.

– Почему?

– По-моему, влюбиться в кого-то можно, только если не влюблена больше ни в кого.

– Ты не была влюблена в Макса. А любила его?

Стелла тупо уставилась на меня.

– Ты что, никогда не был женат? – спросила она наконец.

– Ты обманулась в своих ожиданиях?

Смешок, похожий на лай.

– А разве не все обманываются?

Я ждал.

– Питер, даже не знаю, что тебе сказать. Поначалу я просто восхищалась Максом. Я хотела, чтобы мы вернулись в Лондон, других серьезных неладов у нас не возникало. Я не была сексуально озабочена, если ты это имеешь в виду.

– То есть у вас был нормальный брак.

– Пожалуй.

– Муж, дом, ребенок, приемлемая удовлетворенность. Однако ты пошла на риск лишиться всего этого ради связи с пациентом.

– Я не делала подобных расчетов.

– Кружила тебе голову мысль, что весь твой образ жизни поставлен на карту?

Я облокотился на стол и придал лицу выражение доброжелательного, искреннего любопытства.

– Я влюбилась – вот что кружило мне голову, – ответила Стелла.

Наступило молчание.

– Эта любовь, – спросил я, – это чувство, с которым ты не могла совладать, что оно, в сущности, представляло собой?

Снова молчание, потом неохотный ответ:

– Если ты не понимаешь, я не смогу объяснить.

– Значит, оно не поддается определению и говорить о нем невозможно? Оно возникает, ему невозможно противиться, оно разрушает жизнь людей. И больше ничего сказать о нем нельзя.

– Слова, – негромко произнесла Стелла.

– Пусть так, – оживился я, – но чем еще мы располагаем? Прошу тебя рассмотреть такую возможность. Не была ли эта твоя любовь всего-навсего маскировкой чего-то иного?

– Что ты имеешь в виду?

– Взгляни на ее последствия. Ты отказываешься от всего. Развиваешь в себе презрение к мужчине, с которым…

Я умолк. Стелла тихо заплакала. Я видел, что она ненавидит себя за проявление женской слабости. Раз я отвергал ее, сказала Стелла впоследствии, презирал, осуждал, то она оставалась ни с чем. Была ничем. Я все понял.

– Ладно, хватит об этом, – мягко сказал я, и мы заговорили о другом. Однако перед уходом я попросил ее подумать о том, что такое любовь. «Хорошенько подумай», – повторил я.

Она ответила, что подумает.

Впоследствии Стелла призналась мне, что наш разговор вызвал в ней недоумение и тревогу. В дневной палате она была молчаливой, озабоченной, пыталась понять, что я делаю. Я умышленно расстроил ее – с какой целью? Должно быть, это своеобразное испытание, проверка, насколько она сильна. И она оказалась не на высоте, сломавшись подобным образом. Я показал ей, до чего она стала хрупкой, поднес зеркало, дав увидеть собственную слабость. Стелла решила, что это хорошая психиатрия: я не велел ей быть сильной, я пробуждал в ней такое желание.