Книга Город грешных желаний - Елена Арсеньева

— А почему, позволь спросить? — с улыбкой промолвилаЦецилия.

Троянда молчала, опустив голову.

— Что, язык не поворачивается? — усмехнулась Цецилия. — Илисчитаешь, что я недостойна это знать? Но. может быть, ты забыла, что именно ястояла у истоков этой реки — и, наверное, имею право знать, каково et устье?

Троянда подняла глаза. Да… если бы не Цецилия… если быЦецилия вовремя не вспомнила про своего «почтенного знакомого», которымоказался Аретино…

Вовремя не вспомнила бы?..

Цецилия с беспокойством нахмурилась, увидев, как расширилисьустремленные на нее глаза Троянды, как высохли в них слезы, а выражение стыда игоря сменилось ужасом.

Да, ужас, ужас сейчас медленно и неостановимо овладевал ею.Почему прозрение настигло ее только сейчас? Почему, о боже милостивый, почемуей не приходило в голову, что где-то же Аретино увидел ее впервые, с чьей-топомощью проник в монастырь… что все это не зря, не зря, и не один он этопроделывал, а с пособничества Цецилии!

Она упала на колени, изо всех сил ударилась лбом об пол, ноэта боль не заглушила боль в сердце. Она подняла глаза — и Цецилия невольноотшатнулась, ибо ей никогда еще не приходилось видеть такого убийственноговыражения в столь прекрасных глазах.

Троянда засмеялась бы, если бы могла. Какие-то вихрикружились у нее в голове, выстраиваясь в жуткие картины. Троянда видела себя вкаком-то мрачном логове, и косматая старуха со злым лицом и костлявыми, как усамой смерти, руками смешивала в грязном кубке высушенных и истолченных впорошок кротов, летучих мышей, мушек, ядовитые травы, поливала их темным виномцвета крови… а может быть, это и была кровь! И Аретино, поднесшего к губам этоткубок, видела Троянда, — Аретино, который вдруг начинает задыхаться — и падаетк ногам Джильи, которая тоже бьется в предсмертных судорогах… ну а Цецилия ужеиспустила последний вздох!

Вдруг кто-то дернул Троянду за руку — и она с недоумениемуставилась на Цецилию… вполне живую, которая гневно тащила Троянду куда-то,приговаривая:

— Посмотри-ка! Нет, ты лучше посмотри сюда!

Она вгляделась. Чей-то портрет, что ли? Какое страшное,злобное, мрачное лицо, изможденное, изборожденное глубокимибороздами-морщинами. Рот кривой, глаза потонули в набрякших веках… От этогозрелища к горлу подступила тошнота.

Троянда отмахнулась от мертвого, как у самой смерти, взглядаи удивилась, потому что портрет тоже отмахнулся. Да это же не портрет! Это… этозеркало! Она смотрится в зеркало!

Троянда растерянно оглянулась и встретила взгляд Цецилии.Что-то было в этих глазах… в этих темных глазах… печаль? сочувствие?понимание?!

— Не надо так, — тихо сказала Цецилия, поводя рукою перед еелицом, словно снимая с него маску ненависти. — С этим долго не проживешь,пустая злоба бессмысленна. Искренние чувства губительны для сердца и длякрасоты. Искренность — это беззащитность. Притворство — вот щит, о которыйразбивается всякое оружие. Кто не умеет притворяться — не умеет жить!

И тут что-то словно бы оборвалось в душе. Поток слезпрорвался из сердца, хлынул из глаз. Троянда стояла, рыдая и трясясь так, чтоне в силах была шевельнуть рукой, чтобы вытереть эти безудержные слезы.

— Я не могу, — еле выдавила она, задыхаясь. — Мой сын умер,Пьетро я не нужна… Я больше ничего не могу!

— Ты сможешь, сможешь… — шептала Цецилия, и ее жаркий голоспостепенно пробивался сквозь шум в ушах. — Ты сможешь — и очень многое! Я тебеобещаю!

Глава 13

Тихая исповедь

— Да… похоже, хоть мы и прибыли в день Благовещенья, однаковряд ли принесем им благую весть! — Джироламо Ла Конти хохотнул, чрезвычайнодовольный своим каламбуром, и этот плотоядный смешок кощунственно вспоролтишину исповедальни. — Знаете, святой отец, здесь все куда хуже, чем япредполагал!

— Остерегайтесь поспешных выводов, сын мой, — ответил из-зазанавески тихий голос священника, казавшийся гораздо более молодым, чембрюзгливый голос того, кто называл его отцом. — Вы здесь всего несколько часов.

Вы тоже, если не ошибаюсь! — В голосе Джироламо зазвучалисварливые нотки. — Разве господь дал нам глаза не затем, чтобы видеть, и уши незатем, чтобы слышать? Вот я вижу, слышу и делаю выводы, которые кажутся вамтакими поспешными, а мне — вполне обоснованными. Или вы ехали с закрытымиглазами, запечатав уши воском? Иначе как вы могли не почувствовать, что валраспутства грозит затопить Венецию? Я видел несколько парочек, которыецеловались на паперти Сан-Марко. А этот человек, кривлявшийся перед нами? Ну,тот, в маске, нос которой имел форму Приапа? Неужели вы его не заметили?!

— Заметил, разумеется, — согласился священник. — Этоголицедея невозможно было не заметить, он так старался попасться нам на глаза,смутить нас. И, кажется, ему это удалось, сын мой?

Снова послышался смешок:

— Не стану отрицать.

— Ну что же, будьте снисходительны. Ведь это всего лишьмаска. Я слышал, что венецианцы до умопомрачения любят карнавалы и даже внеурочное время норовят рядиться по всяким празднествам.

— Но в день Благовещения надеть такую маску! — опятьвозмутился Джироламо. — Это оскорбление догмата веры! Ведь ангел принес благуювесть о том, что свершится непорочное — не-по-рочное! — зачатие, а нос этогонечестивца имел форму весьма порочного фаллоса!

Теперь усмехнулся священник:

— Заповеди господа нашего мне знакомы, сын мой. Или выполагаете, будто я подзабыл значение нынешнего праздника? А теперь об ангеле.Видели ли вы его?

— Ангела? Видел ли я? Вы имеете в виду ту голубоглазуюкрасотку, которая у входа в монастырь поцеловала вам руку и попросилаблагословить ее? Конечно, это был сущий ангелочек, однако готов поклястьсяранами Христовыми, что в глазах у нее плясали сонмы бесенят!

Вы приметливы, сын мой, — произнес священник после небольшойпаузы. — Однако я видел другого ангела. Помните, когда мы проезжали мимо Дворцадожей, то между звонницей и угловой комнатой был натянут канат, по которомуспускался акробат в белых одеяниях, с крыльями, привязанными за спиной? Если неошибаюсь, это захватывающее зрелище называется «полет ангела».