Книга Человек с чужим прошлым - Василий Веденеев

— Пшел вон, — уставившись на него мутными глазами неожиданно заявил Владимир Иванович.

— Ну и черт с тобой! — обозленный Выхин бросил на стол несколько мелких купюр и пошел из зала.

Выходя на улицу, он услышал, как в зале пьяно ревел Тараканов.

— Тапер! Я плачу!

«Экая, все же, скотина», — зло сплюнул Выхин и захлопнул за собой дверь.

Глава 6

Нацизм вырос не на пустом месте — дух милитаризма и шовинизма, дух мещанской реакционности уже широко распространился в Германии XIX века. Крупнейший из философов, ректор Берлинского университета Гегель объявил современную ему абсолютистско-феодальную Пруссию идеальным государством; поэт и драматург Гейбель писал стихотворения, в которых настойчиво призывал к войне и вторжению в соседние страны: «Война, война! Дайте нам войну, чтобы заменить ею споры, которые иссушают нас до мозга костей!»; поэт Гофман фон Фаллерс-Лебен создал шовинистический гимн «Германия, Германия превыше всего, превыше всего на свете!», который полвека спустя стал официальным гимном германских империалистов.

Анонимный автор брошюры «Великая Германия и Срединная Европа в 1950 году», изданной в 1895 году в Берлине, так рисовал пределы будущей «Германской империи»:

«В Великой Германии будут жить 86 миллионов человек, а подчиненная ее непосредственному и исключительному торговому влиянию экономическая область будет заключать в себе 131 миллион потребителей… Одни только немцы будут пользоваться политическими правами, служить в армии и флоте и смогут приобретать земельную собственность… Тогда они вновь обретут существовавшее у них в Средние века сознание, что они являются народом господ. Они охотно предоставят живущим среди них чужестранцам выполнение физических работ…»

«Бросим беглый взгляд на карту! — призывал другой немецкий публицист Струпп. — И мы увидим, что путь Берлин — Одесса короче, чем путь Берлин — Константинополь. Мы увидим, что через Варшаву, Киев, Ростов-на-Дону, через Кавказские горы, Тифлис и Тавриз идет прямой железнодорожный путь к Персидскому заливу, в Индию»…

Все эти бредовые лозунги и жажду мирового господства взяли на вооружение нацисты. Но для удержания власти надо было иметь жесточайший аппарат подавления всех инакомыслящих как внутри Германии, так и в завоеванных странах. И этот чудовищный аппарат был рожден.

В 1925 году, после неудавшегося путча, тюремного заключения и временного запрещения нацистской партии, Адольф Гитлер снова собрал в мюнхенском пивном зале «Гофброй», свою волчью стаю. В ноябре того же года на улицах города появились люди в фуражках с эмблемой «мертвая голова», коричневых рубашках и черных галстуках; на рукавах у них были широкие красные повязки с белым кругом, в середине которого уродливым пауком пласталась свастика — это были члены «новых охранных отрядов» — «личной охраны» Гитлера, сокращенно именовавшейся СС.

Перед своим «старым соратником» Генрихом Гиммлером, назначенным рейхсфюрером СС, Гитлер поставил задачу в кратчайшие сроки сделать из СС отборные отряды НСДАП. В то время в рядах СС было менее 300 человек.

В первый же год после прихода фашистов к власти Гиммлер становится полицай президентом Мюнхена, а 20 апреля 1934 года Гитлер назначает его заместителем начальника «государственной тайной полиции» (гестапо) Пруссии. Тогда же СС взяли на себя контроль и охрану всех концлагерей, а в 1939 году «специальные отряды» были переименованы в войска СС и усилены за счет нескольких армейских дивизий.

В 1931 году в СС насчитывалось уже более десяти тысяч человек. Из них отобрали самых надежных и организовали «службу безопасности» — СД, которая личным распоряжением Гитлера от 9 июня 1934 года была объявлена единственной секретной разведывательной службой нацистской партии.

Впоследствии, 17 февраля 1941 года, начальник СД Гейдрих с садистской гордостью писал в нацистской газете «Фолькише беобахтер»: «За границей со смешанным чувством страха и ужаса нашим людям охотно приписывают жестокость, граничащую с садизмом, бесчеловечность и бессердечие…»

* * *

Бергер внимательно осмотрел все комнаты квартиры, на которую привез его Байер. Брезгливо провел пальцем по крышке пианино, но пыли не обнаружил.

— Убирают? — повернулся он к начальнику СС и тайной полиции. — Кто?

— Одна из моих сотрудниц.

— Проверена?

— О да, оберфюрер. Вполне надежна.

Байеру было все время не по себе: как воспримет обстановку и расположение квартиры придирчивый берлинский гость, будет ли он удовлетворен принятыми мерами предосторожности, насколько высоко оценит работу аппарата гестапо — разве мало может найтись поводов для недовольства? И потом, не проходило какое-то щемящее чувство ожидания большой беды: оно давило и угнетало постоянно, ежечасно и ежеминутно, не давая спокойно спать, есть, работать, жить, наконец. Вилли даже не стал из-за этого вызывать сюда семью: пусть все уляжется, успокоится, пусть душа встанет на место.

А она никак на место не становилась. Поэтому столь нелепый в его положении начальника СС и тайной полиции города страх все чаще и глубже запускал твердые, как алмаз, и острые, как бритва, когти в становившееся податливым, словно вытащенный из раковины моллюск, нутро Байера, терзая его неприметно для окружающих, но от этого не менее сильно, а может быть, даже еще сильней.

Иногда он ловил себя на том, что с тоской вспоминает об интерьерах холлов и вестибюлей, бывших когда-то его специальностью, но так и не ставших ею. Однако в глубине души считавший себя честным немцем, Байер должен был признаваться самому себе, что новой специальностью он тоже до конца не овладел — так и остался недоучкой и в той, и в другой областях. Особенно остро он чувствовал это здесь, в Польше, уехав из милой его сердцу Германии, где все было просто и ясно — образ мыслей его сограждан, их психология, привычки… Там даже враг был немцем и его легко понять. А тут?

Ознакомившись с рядом материалов, Вилли Байер чуть не схватился за голову прямо на глазах у подчиненных — он увидел, что его сунули в самую натуральную мясорубку: микро-Шанхай или Танжер, да и только!

Пусть нет порта, пестроты национальностей, но зато здесь сходились, как лучи в фокусе увеличительного стекла, интересы разведок нескольких стран; поляки поднимали голову — постреливали по ночам на дорогах, в лесах появились банды партизан различной политической окраски; где-то в лабиринтах улиц города прятался пока неуловимый для службы пеленгации чужой передатчик, постукивавший в эфире торопливой морзянкой. И еще чувство надвигающейся беды…

— Собрали материалы по Марчевскому? — нарушил затянувшееся молчание Бергер. — Есть полезное?

— Давние контакты с нашей военной разведкой, — ответил Байер, уныло отвесив нижнюю губу, от чего действительно стал похож на верблюда, оправдывая прозвище, данное ему подчиненными. — Его любовница, некая Зося Гураль, является агентом сотрудника абвера Шнайдера.

— Еврейка? — заинтересовался Бергер.