Книга Чего не прощает ракетчик - Максим Михайлов

И все же, где труп?

Ответ на этот вопрос он получил практически сразу — из коридора донесся придушенный вскрик, явно женский, судя по тембру голоса. Севастьянов рванулся на звук, разом вспомнив о предательски лязгнувшей двери. В квартире кто-то был, и теперь этот кто-то автоматически становился опасным свидетелем, а может и не только свидетелем. Мало ли что в жизни бывает, нарвешься вот так на народного героя способного в одиночку задержать опасного преступника! Вылетев в коридор, Севастьянов чуть не врезался со всего маху прямо в спину застывшей на пороге ванной комнаты фээсбэшницы. Не успев толком затормозить, он инстинктивно схватился за узкие девичьи плечи и тут же отлетел в сторону отброшенный неведомой силой, больно врезался боком в дверной косяк и даже выронил на пол все еще зажатый в пальцах нож. Покрытое бурыми разводами лезвие глухо стукнуло, входя в щель между половицами, пластиковая наборная рукоятка, хищно дрожа в бессильной ярости, мотнулась из стороны в сторону.

Марина, ловко крутнувшись вокруг своей оси и благодаря этому маневру оказавшись в нескольких метрах от Севастьянова, замерла, сгорбившись и выставив перед собой руки с плотно сжатыми кулачками. Да она что, драться, что ли собралась? Севастьянов едва подавил подступивший к горлу истеричный смешок. Фээсбэшница и впрямь выглядела бы комично, если не замечать позеленевшее лицо, нервно дрожащие губы и затопившие всю радужку глаз неестественно расширенные зрачки в глубине которых плескался даже не страх, а какой-то дикий смертельный ужас. Севастьянов сделал было шаг к ней навстречу, но она проворно отскочила назад угрожающе выставив перед собой руки.

— Стой, где стоишь!

— А то что? — его голос звучал непривычно хрипло, как воронье карканье.

Он сам удивился этому, что уж говорить о бедной девушке и так насмерть перепуганной тем, что она увидела в ванной. Кстати интересно бы знать, что это такое было? Он, конечно, уже догадывался что, но продолжал упорно гнать от себя эту догадку.

— Стой, я сказала! Не трогай меня! — по звякнувшим в голосе истерическим ноткам он безошибочно понял, что если не остановиться, обезумевшая фээсбэшница точно выкинет что-нибудь ужасное: бросится на него с кулаками, свалится на пол и забьется в истерике, или еще что-нибудь столь же неуместное сейчас как и два первых варианта.

— Да не собираюсь я тебя трогать, — для пущей убедительности он отступил на шаг и даже спрятал руки за спину. — С чего ты взяла?

— С чего взяла?! — женщина всплеснула ладонями, словно призывая невидимых зрителей происходящего в свидетели. — Там, в ванной, это ты? Ты сделал?

— Что сделал? — внутренне холодея, переспросил Севастьянов, на самом деле уже зная ответ.

— А ты не знаешь? — подбоченилась, сверкая глазами, Марина. — Ну, так поди, загляни! Ну? Что же ты? Иди, посмотри, а потом ответь!

Севастьянову совершенно не хотелось ни смотреть, что там, ни отвечать, но ноги сами двинулись вперед к приоткрытой двери с пластиковой картинкой, где веселый карапуз выглядывал из-за бьющих из стилизованного душа водяных струй. Такие немудрящие украшения модно было вешать на двери санузлов в далекие советские времена. Здесь эта мода несколько задержалась, но отчего-то выглядела сейчас вполне органично и к месту. Он поймал боковым зрением напряженно следящий за ним взгляд фээсбэшницы. Не выкинула бы чего девка… В любом случае спиной к ней лучше не поворачиваться, ишь, как смотрит, так и прожигает безумными своими глазищами… Ладонь легла на круглую пластиковую ручку двери, гладкую и холодную… Запах, что витал по всей квартире, заставляя ежеминутно помнить о скотобойне, здесь был особенно концентрирован и в буквальном смысле валил с ног.

Неловко кособочась, чтобы не выпускать из виду стоящую в конце коридора Марину, Севастьянов протиснулся в ванную. Заглянул и тут же отпрянул, желудок свело судорогой и подбросило вверх, выбивая в рот, кислю струю желчи. Он закашлялся, согнулся пополам забыв об осторожности, забыв обо всем на свете, силясь удержать внутри прущую наружу горько-кислую массу… Перхал, кашлял, заглатывая обратно рвотные комки и все же не смог удержаться, с утробным стоном вывалил щедро мутно-зеленую жижу на кафельный пол. Плеснуло по ботинкам, по брюкам, по обнаженным ногам с синюшными сведенными трупным окоченением ступнями… Ботинки и брюки были своими, ступни принадлежали Маркухину…. Мертвому Маркухину…

Если тяжелый кровяной дух чувствовался по всей квартире, то в ванной он давил, ощущался почти физически. Трупы лежали один на другом, сплетшиеся в извращенном посмертном объятии. Вспоротые животы с вывалившимися на кафельный пол сизыми лохмами внутренностей, пустые, еще сочащиеся темной сукровицей глазницы, какие-то куски и ошметки плоти, разбросанные всюду… И кровь, кровь, расплывающаяся кляксами на стенах, стынущая густыми потеками на серебристой амальгаме зеркала, срывающаяся вязкими тяжелыми каплями с заляпанной ею же раковины…

Они оба были тут, и мужчина, и женщина. Зря беспокоился Севастьянов, похоже в беспамятстве он не делал разницы между правыми и виноватыми. Вырвавшегося на свободу зверя не тревожили эфемерные понятия человеческой морали. Где-то в глубине души Севастьянов был ему за это даже благодарен, перестал точить изнутри маленький червячок сомнений в себе — вопрос с не вовремя подвернувшейся под руку женщиной был решен самым радикальным образом и больше не беспокоил. Другое дело — как это было сделано, вот тут Севастьянова обуял самый настоящий ужас. Страх за себя, вернее страх перед собой, никогда он не предполагал, что способен на такое. Да, когда ехал сюда заклинал, уговаривал, убеждал самого себя в том, что способен выполнить задуманное, способен убить… Почти верил в это. Считал, что сможет… И вот смог…

Только теперь он отчетливо понимал, насколько превышена им сейчас мера простого воздаяния. Да никто не отменял древнюю формулу "око за око", месть оставалась священным правом каждого, справедливое возмездие оставалось осознанной, выстраданной необходимостью. Маркухин заслужил смерть, и должен был умереть… Но умереть не так… Не разделанной буквально на куски сумасшедшим мясником тушей, не жертвой, растерзанной зверем вынырнувшим из бездны подсознания своего больного сослуживца. Тут уже впору было вести расчет опираясь совсем на другую арифметику: "за глаз оба глаза, за зуб все зубы". И было случившееся отвратительно, гадко и мерзко… А еще страшно… До тряски в поджилках пугало оно Севастьянова, пугало не столько своей чудовищностью, сколько неуправляемостью собственного тела, вышедшего вдруг из-под контроля сознания.

— Ну, что поглядел?! Нравится?!

Резкий окрик заставил его вернуться к реальности. Зачарованный видом смерти Севастьянов совсем позабыл о своей напарнице, хотя какая она к черту была напарница? Так, следящий глаз «конторы», пришпиленный к нему фээсбэшным генералом маячок из плоти и крови, точно также как и любой другой человек становившийся теперь для него из простой помехи, смертельно опасным свидетелем. Что же убить и ее? Севастьянова передернуло от мелькнувшей мысли, вновь подкатила предательская, кружащая голову тошнота… Нет уж, увольте, на сегодня крови достаточно… Вообще достаточно на всю оставшуюся жизнь, которая к тому же, судя по всему, не обещает быть слишком долгой. Нужно взять себя в руки, нужно что-то придумать, как-то выкручиваться…