Книга Браслет императрицы - Наталья Александрова

Разумеется, Надежда опоздала. Вроде и вышла пораньше, но в метро случилась авария, простояли минут двадцать в темном туннеле. А потом долго ждала маршрутку, той все не было, Надежда отчаялась и решила пробежать две остановки. И только было припустила вперед, как ее обогнала та самая маршрутка, и водитель нарочно проскочил торопливо перекресток и был таков.

Когда она влетела в галерею, там в холле никого не было. Охранник нахмурился и сказал, что они закрыты, экспозицию меняют.

– А я по делу… – запыхалась Надежда Николаевна, – у меня встреча назначена с…

В волнении она забыла, как зовут Люськину невестку.

– С кем? – Охранник нахмурился, встрепанный вид Надежды не внушал ему доверия.

– С Сергеем Сергеевичем! – выпалила Надежда. – Это насчет картины!

– Со Стрижаковым? – уважительно спросил охранник. – Здесь он, пройдите налево по коридору, там и будет дверь…

У Надежды хватило сообразительности завернуть в туалет, чтобы причесаться и подкрасить губы.

Сергей Сергеевич оказался маленьким аккуратным старичком в добротно сшитом костюме и дорогущих итальянских ботинках. Он сидел в кресле и внимательно смотрел на автопортрет Нины Слепневой, приставленный к стене.

– Здравствуйте-здравствуйте! – обрадовался он. – Давно хотел с вами познакомиться. Позвольте представиться! – тараторил он, тряся Надеждину руку. – Стрижаков! А вы совсем не похожи на свою бабушку!

– Но я… – растерялась Надежда, – я не…

– Ну, это, конечно, ни о чем не говорит! – перебил ее Сергей Сергеевич. – Вы ведь хотели узнать что-то о картине… Понимаю ваш интерес, портрет поразительный!

– Да-да… – слабо кивнула Надежда.

– Вам интересно, наверно, узнать, как работа вашей бабушки появилась в нашей семье. – Старичок забегал по комнате. – Этот портрет был подарен моему отцу, Стрижакову Сергею Петровичу в одна тысяча девятьсот тридцать четвертом году. В семье известно, что у вашей бабушки с моим отцом был не слишком длинный, но бурный роман. Отец мой был в то время человеком при власти, поэтому этот дар любви не афишировался, отец держал его в кабинете и показывал только близким друзьям. Ведь ясно же, что женщина на портрете – его возлюбленная.

– Ага… – Надежда все кивала головой, ощущая растущее беспокойство. Вот сейчас войдет в комнату Люсина невестка и выдаст ее, она-то прекрасно знает настоящую внучку Нины Слепневой. Но как теперь признаться… Старик, конечно, рассердится, заподозрит ее во всех грехах, еще полицию вызовет…

– После смерти отца его коллекция перешла ко мне, – говорил Сергей Сергеевич, – и, скажу без преувеличения, этот портрет занимает в ней одно из главных мест. Талант вашей бабушки был признан при ее жизни, однако сейчас она незаслуженно забыта!

– Да-да… – Надежда подумала, не отвалится ли ее голова от частых киваний.

Дверь открылась, и сердце Надежды стремительно ушло в пятки. Но на пороге стоял крепкий мужчина, про которого все было ясно – водитель и охранник.

– Забирать, Сергей Сергеевич? – спросил он, кивнув на картину.

– Подожди, Михаил! – бросил ему старичок. – Мы скоро.

– Я хотел вам еще кое-что показать, – он доверительно наклонился к Надежде, – эта картина, она особенная… Дело в том, что, когда чинили раму, в ней нашли тайник.

– Да что вы говорите? – воскликнула Надежда.

– Ну да, – довольно засмеялся Сергей Сергеевич, – доски рассохлись, и мастер сумел обнаружить тайничок.

– И что же, что в нем было? – Сердце у Надежды замерло, неужели бабушка положила в тайник тот самый браслет?

– Письма, – старичок благоговейно поднял глаза на картину, – несколько писем вашей бабушки к моему отцу…

«Ох, и любила бабуля писать!» – с досадой подумала Надежда.

– Я храню их в этом тайнике, – старичок провел руками по раме в левом нижнем углу, и что-то сдвинулось, и открылось узкое пустое пространство, – но на время выставки оставил их дома.

– Скажите, а картина всегда хранилась у вас дома? – спросила Надежда. – Ну, тогда такое время было беспокойное…

– Отец мой умер в глубокой старости, жизнь его была успешной и относительно спокойной, – ответил старик, – мы жили в одной и той же квартире многие годы, даже в блокаду отец оставался в городе, работал в Смольном и выжил.

– Ему повезло, – вздохнула Надежда.

– Еще одно… – старик явно не хотел ее отпускать, – этот мастер, который чинил раму, сказал мне, что первоначально рама была двойная. Мастер был старый, теперь таких уж нету, и он рассказывал мне про картины с секретом. Знаете, когда в одной раме две картины. И сделан такой механизм, что можно то одну смотреть, то другую…

– Что-то такое слышала… – проговорила Надежда.

Интуиция подсказывала, что нужно срочно уходить.

– Вы ничего не можете мне сказать, была ли другая картина?

– Впервые от вас об этом слышу, – честно ответила Надежда.

– Ну что ж, приятно было с вами познакомиться, Нина Евгеньевна… – Старичок потряс ее руку и крикнул в дверь: – Миша, забирай!

Водитель взял картину, и тут на пороге комнаты появилась Люсина невестка. Сергей Сергеевич подскочил к ней и залопотал что-то приветственное. Надежда, прикрываясь картиной, бросилась прочь из комнаты. Михаил ее не видел, опять-таки из-за картины. Таким манером они проскочили холл, а на улице Надежда припустила прочь как можно быстрее.

* * *

Едва вернувшись домой, она схватила тетрадку и нашла то самое место, где остановилась вчера. На этом месте часть страниц была вырвана. Наконец Надежда отыскала продолжение. Но теперь чернила были другие, тускло-зеленые, они куда сильнее выцвели, и Надежда с большим трудом смогла продолжить чтение.

«…в отличие от того, который расспрашивал меня в Париже, этот был груб и самодоволен. Однако вопросы он задавал почти те же самые – о друзьях, родственниках, о причинах возвращения, и снова – не бывала ли я в Женеве. В его тоне сквозила подозрительность и угроза, и мне уже начало казаться, что из этого кабинета меня прямиком отправят в тюрьму, как и предупреждал меня тот старик на вокзале.

Однако через два или три часа после начала допроса комиссар куда-то вышел. Вернулся он весьма раздосадованный и проговорил, не глядя мне в глаза, что я могу быть свободна.

Прежний солдат проводил меня до выхода, сдал с рук на руки часовому, тот забрал у меня пропуск, и я оказалась наконец на улице, точнее – на Литейном проспекте.

За время моего отсутствия Петроград значительно переменился.

На улицах не было уже страшных революционных матросов, обмотанных пулеметными лентами, люди не выглядели такими голодными и запуганными, в их глазах и движениях появилась какая-то непривычная суетливость. Казалось, все озабочены вопросом, где бы достать или выменять что-либо съестное или полезное в хозяйстве. Выменивали книги на дрова, одежду на муку, домашнюю утварь на керосин. Ко мне тут же подошел какой-то господин средних лет, с представительной внешностью бывшего лакея и предложил четыре фунта сельди в обмен на мою меховую муфту…»