Книга Последняя роль - Фридрих Незнанский

Турецкий удивленно вскинул брови, и артист, заметив его удивление, усмехнулся.

— Так вы не знали? Мать Кати изменяла Шиманову и зачала дочку от проезжего молодца. Несколько лет назад Катя каким-то образом узнала об этом. Она сделала анализ ДНК. У Шиманова она взяла образец крови, когда он спал… В ту пору он сильно закладывал за воротник, поэтому это было несложно.

— И что показал анализ?

— Он подтвердил Катины сомненья. Катя — не дочь Шиманова. Вернее, не родная. Хотя он всю жизнь заботился о ней, как родной, — в этом ему не откажешь.

Бычихин похлопал себя по щекам и покосился на Турецкого.

— Вижу, я вас озадачил? То ли еще будет.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. Если разговор со мной так вас изумил, то какого же будет ваше изумление, когда вы побеседуете с Прокофьевым. Не знаю, правда, как вы его «раскрутите». У вас на него есть что-нибудь?

Александр Борисович не ответил.

— Если нет, то к Прокофьеву лучше и не соваться. При всей своей внешней благообразности он мужик жесткий. Если наступите ему на «любимую мозоль», Иван Максимович вполне может послать вас к черту. — Бычихин вновь повернулся к Турецкому. — Кстати, вы беседовали с подругой Кати?

— С Анной Завидовой?

Бычихин покачал головой.

— Нет, с другой. С той, которую она никогда сюда не приводила.

— А есть и такая?

— Конечно. Катя считала, что театр — гадюшник, а артисты — крысы в бочке. И там, на воле… — Бычихин показал пальцем в окно. — У нее была подруга.

— Кто она и как зовут?

Актер грустно усмехнулся.

— А вот этого я не знаю. Катя всегда хотела, чтобы у нее была жизнь и вне театра. И тщательно охраняла эту свою «штатскую жизнь» от таких, как я и Прокофьев. Я даже не видел ее никогда.

— Тогда откуда вы знаете, что она есть?

— Понял по словам и случайным репликам Кати. — Больше я ничего не могу вам о ней сказать. Кстати, если вы поторопитесь, вы еще застанете Прокофьева в кабинете. Я знаю его привычки: минут через пятнадцать он отправится домой.

Александр Борисович встал со стула.

— Постойте, — окликнул его Бычихин. — А как же ваше обещание?

— Какое обещание?

— Ну вот, уже забыли. Ох и девичья у вас память, Александр Борисович. Вы обещали рассказать мне: как вы узнали, что я от вас что-то скрываю? И что «трясти» нужно именно меня?

— Во сне увидел, — мрачно ответил Турецкий.

— То есть, как?

— Просто. Уснул и увидел. Всего хорошего!

Турецкий повернулся и вышел из гримерки.

46

— Нет, — воскликнул Иван Максимович Прокофьев, положив локти на подлокотники антикварного кресла. — Нет, нет и нет! Между нами никогда ничего не было!

— Вы не горячитесь, — мягко сказал ему Турецкий. — Я не собираюсь лезть вам в душу. Но, чтобы найти Катю, я должен знать о ней всё. Я и так чувствую себя совершенно сбитым с толку. Каждый день я узнаю о Кате что-то новое. Я поймал себя на том, что уже не могу представить себе ее лицо. Оно всё время ускользает от меня.

Прокофьев пристально посмотрел на Турецкого.

— Да, — тихо сказал он, — вы правы. Катя могла быть очень… разной. Такое ощущение, что ей было весело примерять на себя разные маски. Беда в том, что она так долго и усердно этим занималась, что потеряла свое собственное лицо.

— Вы выразили то, о чем я думал, — сказал Александр Борисович. — Выразили коротко и четко.

Прокофьев улыбнулся.

— А вы умнее, чем кажетесь, — сказал он.

— Только никому об этом не рассказывайте, — усмехнулся Турецкий. — Иван Максимович, я хочу поговорить с вами откровенно. Без вранья и прочей ерунды.

— Да я, кажется, только так с вами и говорю!

Турецкий покачал головой:

— Нет.

— Что же я, по-вашему, скрываю?

— Факты. Вы ведь знаете, чем занималась Катя днем, когда была свободна от репетиций и спектаклей.

Иван Максимович нахмурился и пожевал губами.

— Я не совсем понимаю, о чем вы…

— Бросьте врать, — небрежно перебил его Александр Борисович. — Я ведь уже показывал вам ее фотографию. Ту, которую взял в клубе «Феерия».

Губы Прокофьева побелели.

— Я ничего не знаю ни про какую феерию, — неуверенно сказал он.

— Знаете. Узнали недавно, когда пришли туда в качестве клиента. А потом шантажировали Катю, обещая рассказать обо всём ее отцу.

— Что-о?! — Прокофьев угрожающе приподнялся с кресла. — Я?! Шантажировал Катю?! Да как вы смеете!

Иван Максимович вскочил с кресла и сжал кулаки.

— Убирайтесь отсюда! — рявкнул он. — Я не желаю вас видеть!

— У меня пока нет доказательств, но я найду их, — пообещал Турецкий. — И если это вы довели Катю до самоубийства — берегитесь.

— Во-он! — заорал Прокофьев, топая ногами и потрясая худыми кулаками. — С глаз моих! Во-о-он!

Старик едва не задыхался от бешенства, и Турецкий не стал испытывать его терпение.

— Еще увидимся, — пообещал он, покидал кабинет.

Оставшись один, Иван Максимович Прокофьев снял с телефона трубку и подрагивающим пальцем, то и дело срываясь с диска, набрал по памяти номер.

— Это Иван Максимович, — сказал он в трубку. — Боюсь, нам придется всё отменить.

Некоторое время Прокофьев просто слушал. Лицо его при этом было усталым и нервным. Наконец, он сказал:

— Нет. Хватит смертей. Это ни к чему не приведет. Думаю, после всего, что произошло, он усилит охрану. Я не смогу к нему подобраться.

Иван Максимович остановился, чтобы перевести дух, затем сказал, сильно повысив голос и, по-видимому, отвечая на реплику собеседника:

— Я же сказал: я не буду этого делать! Я сегодня же избавлюсь от саквояжа. Нужно найти другой способ. Я — не убийца!

Выслушав ответ, Прокофьев коротко выругался и брякнул трубку на рычаг. После этого он минут десять молча сидел в кресле, усиленно и мучительно о чем-то размышляя.

Всё говорило о том, что грязная история, в которую он вляпался, так быстро не закончится. Вернее, она может закончиться очень быстро. Но такой «конец» уже не устраивал Ивана Максимовича. Слишком многое было поставлено на карту. Кроме того, он не доверял корейцам.

На каком-то этапе интересы Прокофьева и «корейской мафии» сошлись. Правда, для Ивана Максимовича это было долгом чести, а для корейцев тем, о чем говорят: «это просто бизнес, ничего личного». Но тогда Прокофьеву понравился их план, и он с жаром взялся за его реализацию.