Книга Чудовище должно умереть - Николас Блейк

— Но это был не он, это сделал мальчик. Послушайте, как я представляю себе ход событий. Мальчуган решил сбежать. После наступления полуночи он в темноте пробирается вниз по лестнице. Только он успевает спуститься, как слышит, что открывается дверь библиотеки. Он понимает, что между ним и входной дверью, через которую он собирается выйти, кто-то есть. Также он понимает, что человек, вышедший из библиотеки, скорее всего, включит свет, и тогда он будет обнаружен. Прижимаясь к стене, он случайно нащупывает клюшку для гольфа, прислоненную к ней. Он находится в полном отчаянии и напуган несчастный парнишка: он в ловушке. Он заносит клюшку вверх и слепо взмахивает ею в темноте, ударяя невидимого человека, который отделяет его от двери. Он ударил вас, и вы упали. Фил напуган тем, что совершил: он боится включить свет, боится тела, которое лежит перед дверью. Тут он вспоминает про французское окно в столовой и убегает через него. Это были его отпечатки на окне: я сличил их с оставленными отпечатками в спальне.

— Он боялся тела? — задумчиво сказал Найджел. — Убежал от него из гостиницы?

— Да, а что в этом не так?

— Ничего… ничего. Да, уверен, что он так и сделал. Я всегда буду стоять за вас, если кто-нибудь скажет, что полицейские из Скотленд-Ярда лишены воображения. Кстати, вам нужно как-нибудь встретиться с генералом Шривенхемом — вы можете заставить его изменить мнение о шотландцах.

— О Скоттах, пожалуйста.

— Нет, серьезно, Блаунт: вы прекрасно отработали свой случай или это все только теория? Ведь у вас нет ни клочка вещественного доказательства против Фила.

— Зато есть клочок бумаги, — угрюмо сказал инспектор. — Маленький клочок бумаги. Он оставил его для меня в своей комнате. Письмо мне. Признание.

Он передал Найджелу разлинованный листок бумаги, вырванный из ученической тетради. Найджел прочел:

«Дорогой инспектор Блаунт, я пишу это, чтобы сказать вам, что это не Феликс, а я положил яд в ту бутылку с лекарством. Я ненавижу папу, потому что он был жестоким с мамой. Я убегаю туда, где вы никогда меня не найдете.

Искренне ваш, Филип Рэттери».

— Бедный мальчуган! — пробормотал Найджел. — Что за несчастье! Господи, что за беда! — Он быстро продолжал: — Слушайте, Блаунт, вы должны обязательно его найти! Скорее! Я боюсь, не случилось ли чего! Фил способен на все!

— Мы делаем все, что в наших силах. Хотя, может, будет лучше, если мы обнаружим его… э… слишком поздно. Его могут отправить в сумасшедший дом. Страшно об этом подумать, мистер Стрэнджвейс!

— Не думайте об этом, — сказал Найджел, со странной настойчивостью глядя на Блаунта. — Найдите его. Вы должны его найти, пока что-нибудь не случилось.

— Конечно, мы его найдем, доверьтесь мне. Боюсь, в этом можно не сомневаться. Он не мог уйти далеко… если только его не унесло течением, добавил с печальной многозначительностью Блаунт.

Через пять минут Найджел вернулся в гостиницу. В дверях его ждал Феликс Кернс, с потемневшими от волнения глазами, на губах которого трепетал невысказанный вопрос.

— Что они…

— Мы можем подняться к вам в комнату? — быстро сказал Найджел. — Мне нужно многое сказать вам, а здесь слишком много народу.

Оказавшись наверху в комнате Феликса, Найджел устало опустился на стул. У него снова заболела голова, на какое-то время вся комната поплыла у него перед глазами. Феликс стоял у окна, глядя на мягкие изгибы и сверкающие плесы реки, по которой он с Джорджем Рэттери отправлялся на свое рискованное предприятие. Его тело было напряжено: у него словно отяжелел язык и сердце, не давая ему задать вопроса, который терзал его весь день.

— Вы знали, что Фил оставил признание? — спросил тихо Найджел. — Феликс круто обернулся, вцепившись пальцами в подоконник. — Признание в том, что это он отравил Джорджа Рэттери.

— Но это безумие! Должно быть, мальчик сошел с ума! — в диком волнении вскричал Феликс. — Он не убил бы и… послушайте, но ведь Блаунт не принял это всерьез, не так ли?

— Боюсь, Блаунт разработал чрезвычайно убедительную версию убийства, обвиняющую Фила, и это признание только ставит на ней точку.

— Фил этого не делал. Он не мог этого сделать. Я знаю, он этого не делал.

— Я тоже, — ровным голосом сказал Найджел.

Рука Феликса замерла на половине жеста. Мгновение он непонимающе смотрел на Найджела, затем прошептал:

— Вы знаете? Откуда вы знаете?

— Потому что наконец-то выяснил, кто на самом деле это сделал. Мне нужна ваша помощь, чтобы восстановить некоторые детали моей теории. Затем сможем подумать, что делать.

— Продолжайте. Кто это был? Ради бога, скажите мне.

— Вы помните фразу Цицерона: «In ipsa dubitatione facinus inest»? — «Вина сказывается в сильной неуверенности». Мне очень жаль, Феликс. Вы слишком добрый парень, чтобы совершить удачное убийство. Как сегодня сказал Шривенхем: вы слишком совестливы.

— А, понимаю. — Феликс с трудом сглотнул слюну и швырнул эти слова в поразительную тишину, повисшую над ними. Затем попытался улыбнуться. — Извините, что так обеспокоил вас. Должно быть, вам было не до смеха, когда вы пришли к этому заключению, после того, что сделали по моей просьбе. Что ж, все равно я рад, что все закончилось. Боюсь, Фил ускорил мое падение своим признанием: я должен был сообщить полиции. Но почему он это сделал?

— Он очень вам предан. Он подслушал, как Блаунт говорил, что намерен вас арестовать. Это был единственный способ, которым Фил мог вам помочь.

— О боже! Если бы это был кто-то другой… Он напоминал мне Марти, того Марти, которым мог стать мой сын.

Феликс упал на стул и закрыл лицо руками.

— Вы не думаете, что он совершил… что-нибудь опрометчивое? Я никогда бы не простил себе.

— Нет, уверен, что он ничего такого не сделал. Я честно считаю, что вам не о чем волноваться.

Феликс поднял голову. Лицо его было бледно и напряженно, но выражение покорной готовности к самому страшному исчезло.

— Скажите… как вы это выяснили? — спросил он.

— Благодаря вашему дневнику. Вы допустили ошибку, Феликс. Выдали себя. Как вы писали в самом начале — «этот строгий моралист, живущий в каждом из нас, который втайне ведет свою сложную игру в кошки-мышки, одинаково и робкий и самоуверенный, подталкивающий преступника к роковой обмолвке, к внезапной и безрассудной доверчивости, заставляющий его подбрасывать улики против самого себя, словом, выступающий в роли провокатора». Вы намеревались сделать ваш дневник чем-то вроде запасного выхода для своей совести, но затем, когда вы изменили свой план, когда вы обнаружили, что не можете убить человека, чья вина не доказана, дневник стал главным инструментом вашего нового плана — и вот здесь вы себя и выдали.

— Да, — с грустной улыбкой сказал Феликс. — Вижу, вы все знаете. Боюсь, я недооценил ваш ум. Мне следовало пригласить менее способного детектива. Закурю, пожалуй. Кажется, приговоренный имеет право на последнюю сигарету, не так ли?