Книга Яд вожделения - Елена Арсеньева

– Ей-богу, разрази меня гром, ежеливру! – бесстрашно перекрестилась Алена. – Видала я змей!

Конечно, видала. О прошлую осень, на болотине– да еще сколько! Так что бог видит: она не лжет.

– Ну, ладно. Завтра же поутру поведешьнас на Красную площадь и покажешь ту девку, – велела Ульяна. – А покапошли, поедим, чего бог послал.

На завтра Алена могла обещать встречу хоть спятерыми такими девицами, поэтому она согласилась тотчас – и с облегчениемдвинулась к столу.

Ну и стол! Кулага[96]подгорела, щи были пусты, а хлеб черств – не угрызешь, зато Фокля, не умолкаяни на миг, славословила свою щедрую на милосердие хозяйку, убежденная, видимо,в правоте старинной мудрости: «Доброе слово – лучше мягкого пирога» – и пытаясьубедить в том Алену, которая, повозив ложку в ненавистной еще сызмальствакулаге, теперь уныло грызла горбушку, похваливая себя за то, что на дорогусытно поела. А то у этой милостивицы и ноги протянешь!

Наконец она перекрестилась и отодвинула отсебя едва початую миску:

– Спасибо за хлеб, за соль, честнаявдова. Позволь теперь душеньку твою потешить, порассказать тебе, о чем я надысьот людей слыхала.

Ульяна расчистила перед собою место на столе ипоудобнее подперлась ладонью:

– Послушаю с охотою.

– …с охотою, – эхом отозваласьФокля, пытаясь точно так же подпереться, но за малым ростом локоть ее то и делососкальзывал, и приживалка лишь чудом не тыкалась в столешницу носишкою. Ульянасурово глянула – та наконец угомонилась и со вниманием уставилась на Алену.

Девушка могла бы до утра рассказывать про то,как колдун колдуна закоробил,[97] и про зайца-пастуха, и мачехинычудеса, и старуху-гадюку, и свинью на мельнице, и про ворожбу по крестам, и проземлю с росстани трех дорог, и бабу нехорошую, и пляшущую куклу, и как колдуныбесов мучат, и как мужик ведьму подкараулил, – говорила бы да говорила, несмолкая, довела бы слушательниц своих до полного изнеможения!..

Но у нее вдруг иссякли силы терпеть этугнетущую полутьму, полную исчадий прошлого, которые, чудилось, пялились на нееизо всех углов, внушая смертный ужас похлеще всех этих ведьм, колдунов, змей;невмоготу сделалось слышать в легком шуме ветра их шепоток: «Погибнешь…погибнешь ты здесь!» Хотелось бежать прочь, крича от страха, но она стиснуларуки что было сил, до боли, и сдавленным голосом произнесла:

– Tак и быть, слушайте… Жил на свете одинмужик. Был он богат, но богатство свое ото всех таил, да так умело, что никтони о чем не подозревал. Однако была у того мужика сестрица. Про таких, как она,говорят: «У нее, мол, и в затылке глаза!» И вот заприметила она, что братночами куда-то тайком хаживает. Стала за ним следить – и выследила, что шастаетон не к соседке-вдовице, своей полюбовнице, не горничным девкам подолызадирать, а хаживает он на сеновал, где в углу издавна стояли старые пчелиныеколоды.

Ульяна коротко вздохнула, будто подавившисьвоздухом, и все, ничем более не выдала, что ее как-то поразили словарассказчицы. Фокля же заерзала беспокойно, бегая глазами с одного лица надругое, но вот и она овладела собой, напялив ту же личину каменногоспокойствия, коя была надета на Ульяну.

Тогда Алена как ни в чем не бывало продолжила:

– Зачем, думает баба, ему пыльные колоды?Нет, здесь что-то не так! Сунулась в одну колоду со свечой… батюшки! Тамтайник, в котором чего только нет! Злато-серебро в монетах, подвески, ожерелья,браслеты, зарукавья, перстни! Баба едва не померла. Хотела было сразу сгрестидобро, и дай бог ноги, да тут кто-то шумнул во дворе, она испугалась – итихонько убралась с сеновала к себе. И с тех пор не стало ей ни сна, ни покоя:только о том и думает, как братнино добро своим сделать. Ради этого душу чертуготова была запродать! И вот – дьявол-то искушает, когда бог далеко! –услышал-таки нечистый ее мольбы и поразил ее брата в одночасье смертью.

Ульяна и Фокля обе перекрестились – как покоманде. Алена тоже – но не в память этого выдуманного брата, не в памятьненавистного Никодима Мефодьевича, а чтобы храбрости набраться, – изаговорила вновь:

– Едва схоронили злосчастного, ринуласьего сестра в тайник и сгребла-таки в подол драгоценности. Не подумала о том,что у покойного осталась жена, детки малые – все себе заграбастала. Воротиласьдомой, легла было спать, да и подумала: дай-ка я погляжу еще раз на своебогачество! Сочла барахлишко и видит: недостает одного перстенька. Приметныйбыл перстенек, вот она его и запомнила: посередине большой измарагд, а кругомнего двенадцать маленьких ставешков диамантовых.[98] И всезолотой нитью повито-окручено.

«Эка я дура! – стала баба себяругать. – Знать, не до дна колодину выгребла. А перстенек цены баснословной,я за него деньжищ могу огрести – кучу!» И бегом опять на сеновал. Забыла она,что неправедная корысть впрок нейдет, а пойдя за чужим, свое утратишь…

Алена неприметно перевела дух. Может, ей былучше перебраться поближе к двери? А ну как Ульяна не выдержит и на неенакинется? Хотя нет – ни тени на ее угрюмо-задумчивом лице, ни проблескатревоги в темных глазах. Фокля беспокойно ерзает, да ведь она и минуты не можетсмирно усидеть, так что это еще ни о чем не говорит. Эй, а может быть,следовало рассказку переиначить? Может быть, речь в ней следовало вести не ожадной сестре, а о сестриной прислужнице росточком от горшка два вершка, изтех, о ком говорят: «Ни сук, ни крюк – каракуля»? В конце концов, ведь именноФоклю видели в торговых рядах сбывающей несусветно дорогую вещь?!

Но с полдороги оглобли не заворачивают – иАлена довершила свой рассказ:

– Сунула баба руку в тайник – вот он,перстенек цены баснословной, лежит себе на дне колоды полеживает.Возрадовалась, цап его – да как завопит благим матом!

На крик сбежался народ, работники, домочадцы.Видят, на сеновале валяется баба полумертвая, а рука у нее по локоть словно быострыми зубами откушена.

Что, да как, да почему?.. Наконец смекнулкто-то: повалил колоду, залитую кровью, начал ее трясти – и из дупла вывалился…

– Перстенек? – жадно, нетерпеливовыдохнула Фокля, но тут же была припечатана к лавке мощным Ульяниным ударом позатылку.