Книга Млечный Путь № 4 2020 - Злата Владимировна Линник

и безобразно";

репрессивном государстве, которое давит "разномыслов" (словечко Кузнецова), формируя из них или притаившихся врагов, или живые трупы, а они ведь "могут однажды воскреснуть - пусть пока не для победы, а для поражения" - и автор продолжает свою мысль, так сказать, до упора: "Для побед, сколько бы ни было до них далеко, нужна традиция борьбы...";

стремлении режима - не только лагерного - влиять на духовную сферу человека (как говорит один из нацистских персонажей в немецком фильме "Ярмарка" режиссера Вольфганга Штаудте: "Партия должна быть всюду!");

одном из фокусов стукачей, которым их обучили гэбэшники: распускание слухов, согласно которым у "политиков", хоть сами они в лагере, много денег, причем в случае Кузнецова и его товарищей этот прием "не только оперативный, но и антисемитский";

"высоком профессионализме" лекторов на политзанятиях, еженедельно устраиваемых в лагере; один из них сообщил: "В Китае зверствуют сионисты (выделение мое. - М.К.) и хунвейбины" (запись от 23 ноября 1971-го, предпоследняя в "Дневниках").

И еще одно наблюдение Кузнецова, сводящееся к тому, что бывшие полицаи из местных (во время оккупации немецкими войсками советских территорий) - "весьма средненькие людишки". И рядом: "есть кое-что и пострашнее - государство, чье прошлое, настоящее и будущее - сама суть на крови, лжи и бездушии, перед кошмарным ликом которого человек - ничто". Тот же майор Круглов (см. эпиграф) в беседе с Кузнецовым, когда они были одни, разоткровенничался в антисемитском духе. Дескать, "будь его воля, он всех бы евреев выгнал из Советского Союза, ибо они хитрые и не хотят искренне служить советскому государству". Кузнецов отмечает: "Очень популярная среди государственно-партийных чиновников точка зрения". Тут же, по ассоциации, он констатирует, что "в лагере придется столкнуться с другим - по форме - утверждением: все в руках евреев, Брежнев - еврей, Косыгин - тоже и т.д." (автор ведь уже побывал в лагере в 60-х).

Вообще в любой беседе Кузнецова с этим откровенным майором последний непременно поносил "евреев как плохих граждан СССР, да еще и заявлял, что "они сами виноваты, что их так много погибло в той войне, ибо не оказывали сопротивления немцам"". Известная формулировочка! Развивая свою мысль, винят евреев в том, что они сдавались немцам, тогда как - внимание! - "русский народ никогда не сдавался врагу!" В ответ на это Кузнецов, в глубине души кляня себя за ненужный спор с идиотом, все же не удержался: напомнил ему из истории Карамзина, "как вели себя россияне во время похода на Москву монгольского хана Эдигея. Не было никакого сопротивления. Россияне казались стадом овец, терзаемых хищными волками". Можно было бы сослаться на пример из более близкого нам исторического периода, как в начале Отечественной войны (1941-1942) русские - не только, впрочем, русские - сотнями тысяч сдавались немцам и почему это происходило.

Превосходно у Кузнецова и по мысли, и по ее "оформлению" сравнение Ленина с Герценом. Известно, что первый почитал второго и даже написал о нем известную статью - "Памяти Герцена". "Герцен отнюдь не иконный, - пишет автор "Дневников", - жизнь его полна и взлетов, и падений. Но всегда он человек. У Ленина (иконного) нет человеческих слабостей, как нет и падений, и поражений, и ошибок, как нет и друзей. У Герцена - Огарев, а у него кто? Коба - одна из его ипостасей, которой нужно было лишь время для проявления себя".

А как красноречив Кузнецов в своем выступлении на суде! Оно занимает девять страниц текста, где излагаются его взгляды. Тут и о мерзостях, совершаемых советской властью, и о том, что она не оригинальна в истории России, являясь законной наследницей Ивана Грозного и Петра Первого. (Да Сталин и сам косвенно это признавал, когда вдрызг разругал вторую серию фильма Эйзенштейна "Иван Грозный" и когда говаривал: "Эх, не дорубил Петруша, не дорубил!"). Если бы давно уже покойный Сталин вдруг ожил, он бы поаплодировал этому пассажу опасного политического преступника, а также похвалил бы Кузнецова и за то, что бороться с советской властью тот считает "не столько делом невозможным, сколько ненужным, так как эта власть вполне отвечает сердечным вожделениям значительной - но, увы, не лучшей - части населения". А, может быть, и за то, что, по мнению Кузнецова, в документах на выезд в Израиль надо писать, что "ты стремишься туда по духовно-национальным соображениям". Но одобрил бы и стандартный ответ ОВИРа: "Жилплощадью и работой вы обеспечены, материально от родственников, проживающих в Израиле, не зависите, и потому оснований для разрешения на выезд нет".

Что касается подробностей самого суда и эмоций, испытываемых подсудимым, то Кузнецов отвергал все компромиссы, рекомендовавшиеся ему адвокатом Лурьи. "Иначе не умею", - твердил Кузнецов. Само собой разумеется, он изо всех сил старался выгородить свою жену Сильву Залмансон и других подельников, да и они, в свою очередь, делали то же самое по отношению к Кузнецову.

И вот одно из резюме Кузнецова: "Лучше быть убийцей, вором и насильником ("социально близкие". - М.К.), чем не колебаться вместе с колебаниями генеральной линии партии".

Когда его и Дымшица приговорили к смертной казни, Кузнецов констатировал: "Я, конечно, понимаю, что наши судьбы им (властям - М.К.) до лампочки - тут расчет на другое. Но именно поэтому почему бы нас не разменять?" В итоге оказалось, что и тут он прав.

И в заключение о "Дневниках" - еще одно авторское резюме: "Для меня дневник - это форма сознательного противостояния невозможному быту. Письменно зафиксировать особенности тюремно-лагерного существования - значит объективировать их, отчасти отстраниться от них, чтобы время от времени высовывать им язык".

***

Вторая книга в книге - "Мордовский марафон". Это уже о лагере. И тут Кузнецов не отступает от своих принципов. Вот описание своего пребывания в штрафном изоляторе (ШИЗО): "... это же целых 24 часа голода (кстати, наиболее чувствительного именно в первый день), когда ты зол, как сто чертей, на тех, кто тебя вынудил голодать, это тот огонь, на котором закаляется твоя непримиримость. Так и пятнадцать суток в ШИЗО. Пока голодный корчишься от холода на цементном полу, многое успеет в душе затвердеть прочнее бетона". Сочетание специфической информации с разжиганием своей непримиримости. И добавлю от себя: способ устоять в нечеловеческих условиях.

Еще одно наблюдение: "... начальство строго следит за тем, чтобы в каждой камере была хоть одна сволочь". В камере на четверых (18 кв.метров) - "в такой теснотище, разумеется, и ангел может бесом показаться - в камере все мы друг для друга черти..."