Книга Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин

122-й Стрелковой Дновской бригады.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДОРОГИЕ ГОСТИ

Необычно торжественно выглядел вчера вокзал нашего орденоносного города. Задолго до прихода московского поезда сюда пришли представители общественных организаций и коллективов трудящихся.

Необычность момента словно поняла природа. Всю ночь лил дождь, способный омрачить радость встречи, но перестал буквально за полчаса до ее начала.

Вот и поезд. На перрон вступили десятки фронтовиков во главе с комбригом-122, полковником С. С. Шургиным. Многие из них не виделись со дня Победы. Начались объятия, восклицания: «А ты помнишь?» и слезы радости.

Время посеребрило виски стойких и отважных парней и девчат того далекого грозного огненного времени сороковых годов, но не отняло у них боевого задора, доброты души, трудового энтузиазма.

Гостей на перроне тепло приветствовали горвоенком А. Н. Кузьменок, секретарь горкома ВЛКСМ Н. Веселовская. Выражая волю и сердечное желание горожан, они единодушно заявили: «Добро пожаловать на гостеприимную белореченскую землю». В честь этой знаменательной встречи на здании вокзала была открыта картина, написанная нашим художником С. А. Мартыновым, где художник тепло и живо изобразил панораму нашего города. Прибывшим были вручены букеты живых цветов.

П. Беляков, сын ветерана.

В этот момент Аркадий Миронович заметил ветерана войны и труда Павла Юмашева, выходившего из своего номера в коридор. Бодро размахивая здоровой рукой, Юмашев приближался, не догадываясь о грядущей беде.

Аркадий Миронович сделал стойку.

— Кого я вижу! Никак знакомая личность.

— Здравствуй, Аркадий Миронович, — ответствовал Юмашев, сияя.

— Ба! — удивился Аркадий Миронович, заглатывая Юмашева взглядом. — Да это же наш Нестор, наш летописец. Певец Славного пути.

— Пишу продолжение, — поделился творческими планами Павел Юмашев. Завтра будет во втором номере «Ветерана».

— Паша, если ты мне друг, ответь честно: ты какой рукой пишешь, правой или левой?

Вопрос чисто риторический, ибо у Юмашева вообще одна рука. Он и показал ее Сычеву, несколько настораживаясь, это была левая рука. А правая осталась на реке Великой.

— Хорошо, я тебя понял. Тогда скажи мне, Павел, только честно: ты в желтой прессе не работал?

— За кого ты меня принимаешь? — искренне обиделся Юмашев. — Я уже пять лет на заслуженном.

— Ну тогда я тебе скажу, ну тогда я тебе выдам, — Аркадий Сычев пылал законным негодованием под кислый запах ресторанной солянки, стойко державшийся по всем этажам. — До каких пор это будет продолжаться, я требую немедленного опровержения в печати. Не спасал я тебя, не спасал, не тащил на плащ-палатке, там же снег был по колено, на плащ-палатке вообще не вытащишь, а тогда у нас были волокуши, на них и таскали раненых. Я тебя, дурака, не спасал, я в обозе сидел, у меня свидетели есть. Мне надоело быть спасающим. Мотив спасения не для меня, я завязал, понимаешь? Они рыдают у меня на груди, и я должен их спасать. Я за свою жизнь стольких спас — две роты. Не хочу! Не могу! Я устал вас всех спасать, понимаешь, устал! Мои спасательные ресурсы иссякли. Я хочу отдохнуть от амплуа спасителя. Спасайтесь сами. Я же вчера тебя честно предупредил: не помню. Значит, это был не я.

— Кто же тогда меня спас? — растерянно спрашивал Юмашев, неумело обороняясь в полутемном углу коридора.

— Это твоя проблема, вот и занимайся ею вместо того, чтобы писать отсебятину.

— Неужто Юсуп Джумагазиев? Так он в Латвии погиб, до него мое спасибо не дойдет.

— Вот так сказанул, — полыхал Аркадий Миронович. — Так и пойдет теперь: будем приписывать себе подвиги мертвых?! Они-де не возражают и не возразят. Это же мародерство. Ты только представь себе, куда может завести такая концепция.

— Ну ладно, Сыч, не сердись. Напутал я, прости, хотел как лучше. У нас ведь всегда так: хотим как лучше, а выходит в обратную сторону. Такие мы люди. Я же вообще практически без сознания был, мне тогда бедро прошило, кто меня тащил, на чем тащил? Откуда мне помнить?

Аркадий Миронович неохотно добрел: я требую опровержения, я к полковнику пойду. Я буду ставить вопрос шире: имеем ли мы право на славу мертвых?

— Насколько мне помнится, кроме славы было обещано кое-что другое.

Перед ними стоял Сергей Андреевич Мартынов, без вчерашней авоськи с пивом, зато при утреннем лоске, в темном выходном костюме с колодками орденских ленточек и при парадном протезе, создающим иллюзию полной цельности и гармонии.

Итак, первый батальон был в сборе.

Друзья обнялись и без долгих слов скрылись в шестнадцатом номере, где, по всей видимости, хранилось то, что было обещано, ибо через четверть часа они снова появились в коридоре, еще более посвежевшие и энергичные.

Перед боевым листком «Ветеран» (первый выпуск), вывешенным в коридоре, толпились редкие читатели. На нашу героическую тройку уже начинали поглядывать.

— Завидую тебе, Сергей, — с чувством сказал Аркадий Миронович. — Ты есть дважды упомянутый.

— В штаб! В штаб! — неудержимо выкрикивал Павел Юмашев.

Полковник Шургин занимал «люкс» в конце коридора. В дальней комнате стояли две кровати, а в первой гудел штаб. Семен Семенович Шургин «висел» на телефоне. Подполковник Неделин диктовал писарю Рожкову план мероприятий, то и дело выбегая в коридор в ожидании чего-то важного. Представители трудовых коллективов Белореченска стояли в очереди к полковнику.

— Товарищ полковник, разрешите доложить. Командир первого батальона капитан Мартынов явился в штаб для прохождения дальнейшей службы.

— Здравствуй, Сергей Андреевич, — полковник Шургин поднялся, придерживаясь за поясницу, но тут же освободил руки и раскинул их для объятия. — Снова будут слезы радости. Я знал, что ты придешь, дорогой. Из поисковой группы мне сообщили, что ты живешь в Белореченске, вот я и ждал тебя. Будешь нашим сорок четвертым ветераном.