Книга История России. Смутное время Московского государства. Окончание истории России при первой династии. Начало XVII века. - Дмитрий Иванович Иловайский

Дмитровом. Сапега попытался дать ему битву. Был конец февраля; в поле лежали еще глубокие снега, в которых вязла тяжелая польская конница; тогда как русские и шведы проворно бегали на длинных деревянных лыжах. Сапеженцы были разбиты и принуждены спасаться в город. Обещанная королем помощь не приходила, а от Рожинского тоже не было подмоги; поэтому в начале марта 1610 года Сапега зажег Дмитров и ушел к Волоку Ламскому, откуда вскоре перевел свое войско на берега Угры; а сам на короткое время отправился к королю под Смоленск. Войско его вошло в переговоры с калужским самозванцем, который не скупился на всевозможные обещания. Следствием сих переговоров было то, что большая часть сапеженцев, с самим Сапегой во главе, снова поступила на службу царика, с условием, однако, чтобы он ничего не предпринимал против короля. Дело в том, что Сигизмунд находил для себя пока выгодным существование Лжедимитрия, который отвлекал часть московских сил; к тому же с его уничтожением те города, которые признавали его, могли бы воротиться на сторону Шуйского. Ян Сапега, по всем признакам, действовал с согласия короля и своего родственника канцлера.

После отступления Сапеги Тушинский табор очутился в опасном положении между столицей и Скопиным, который теперь мог обратить на него все свои силы. Тогда Рожинский, в свою очередь, зажег собственный табор и двинулся на запад, уводя с собой большинство русских тушинцев. Он остановился в Волоколамском краю и занял каменный монастырь Иосифа Волоцкого, откуда его войско снова вошло в переговоры с королем об условиях, на которых оно хотело вступить в коронную службу. Посреди этих переговоров князь Роман Рожинский, еще не достигший сорокалетнего возраста, но уже надломленный физически и нравственно, разболелся и умер в конце марта. В войске его произошли сильные разногласия: одна часть с Александром Зборовским во главе поступила на королевскую службу; а другая, большая часть соблазнилась обещаниями самозванца. Тысячи две поляков и казацкий отряд, остававшиеся в Иосифовом монастыре, были осаждены московско-шведским отрядом под начальством Григория Валуева и Делавиля, которые поставили кругом свои острожки. Поляки и казаки попытались скрытно уйти из монастыря, но дорогой были настигнуты Валуевым и разбиты наголову. В этой битве был отполонен у поляков митрополит Филарет с некоторыми другими знатными людьми. Это удачное дело происходило в мае, уже после смерти Скопина.

Когда разошелся Тушинский табор и осада Москвы прекратилась, население ее наконец могло вздохнуть свободно. Со всех сторон начались подвозы съестных припасов, и цена хлеба, еще недавно доходившая до 5–7 рублей за четверть, понизилась вчетверо или впятеро. По приглашению царя сам освободитель столицы князь Михаил Васильевич Скопин приехал из Троицкой лавры и 12 марта имел торжественный въезд, вместе со своим шведским товарищем Делагарди. У городских ворот ждали его бояре, высланные от царя с хлебом-солью. А народ встретил его за городом на Троицкой дороге, приветствовал шумными кликами, падал ниц и бил челом за избавление от врагов. Василий Иванович со слезами обнял племянника, благодарил его и честил дарами. Он также ласкал шведских военачальников и осыпал их подарками. Москвичи наперерыв приглашали и угощали их. Бояре один перед другим давали пиры в честь воеводы и его сподвижников. Посреди этих пиров юноша Скопин не прекращал своих военных забот. Много было сделано для очищения и успокоения государства; но впереди предстояло едва ли не более. Сигизмунд осаждал Смоленск, Калужский вор все усиливался, Лисовский еще держался в Суздале. Хотя многие города перешли теперь на сторону Шуйского, но немало их оставалось и в руках неприятелей. Гонсевский взял крепость Белую; запорожцы овладели Стародубом и Почепом; Чернигов, Новгород-Северский, Рославль также покорились Сигизмунду или, точнее, королевичу Владиславу, которого считали будущим царем Московским. Были, однако, примеры измены и со стороны неприятелей. Так, начальствовавший в Можайске тушинский поляк Вильчек сдал этот город Шуйскому за 100 рублей. Скопин совещался с боярами насчет предстоящих военных действий и готовился по прошествии полой воды выступить в новый поход. Делагарди торопил его; в качестве постороннего человека он легче мог наблюдать высшее московское общество и заметить, как зависть и придворные интриги скопляли черные тучи над головой его русского друга, от которого и не скрывал своих опасений. Мать Скопина Елена Петровна тоже беспокоилась за сына. Говорят, когда он был еще в Александровской слободе, она наказывала ему, чтобы не ездил в Москву, где его ждут «звери лютые, пышущие ядом змеиным».

Слава, увенчавшая чело юного героя, и обаяние его личности, естественно, усилили в народе толки о том, что к нему должен перейти московский престол после Василия. Сей последний, не имея детей мужеского пола, мог довольно равнодушно относиться к вопросу о своем преемнике, только бы престол был обеспечен ему самому до конца жизни, а потом не выходил бы из его рода. Но к сему вопросу неравнодушны были его родные братья, Димитрий и Иван, в особенности первый, который считал себя ближайшим наследником Василия и потому очень недружелюбно смотрел на троюродного племянника, уже отнявшего у него звание первого воеводы, а теперь угрожавшего отнять и право престолонаследия. Говорят, стоя на городской стене при торжественном въезде Михаила в столицу, он не утерпел и сказал: «Вот идет мой соперник!» Зависть Димитрия особенно поджигала его жена Екатерина Григорьевна, дочь памятного злодействами Малюты Скуратова и сестра бывшей царицы Марьи Григорьевны Годуновой, очевидно походившая на нее и характером, и властолюбием. Этот Димитрий начал внушать брату Василию опасения насчет племянника, будто бы замышлявшего свергнуть его с престола и сесть на его место; причем напоминал о предложении Ляпунова, посланцев которого Скопин отпустил безнаказанно и не донес о том царю. Василий, как рассказывают, имел по сему поводу объяснение с племянником, и последнему горячими словами и клятвами удалось рассеять подозрения дяди. Но злой дух в образе брата продолжал свои наветы, так что, по известию иноземца, рассерженный царь однажды палкой прогнал от себя наветника. Димитрий, однако, не унимался и пользовался всяким случаем перетолковывать поступки Михаила. Между прочим, обвинял его в том, что он самовольно, без царского согласия уступил шведам город Корелу с уездом. Напоминал также о предсказании каких-то гадателей, что на московский престол сядет Михаил, который успокоит государство. Указывал и на то, что современные грамотеи сравнивали прием, оказанный москвитянами Михаилу, с Давидом, которого израильтяне после победы над Голиафом восхваляли более, чем Саула. Василий делал вид, что не верит наветам брата; однако его мнительность и подозрительность были возбуждены. За Димитрием Шуйским, очевидно, стояла целая партия завистников и