Книга Смута. Том 2 - Ник Перумов

расстреляли, кто встретил тут свой конец.

Цифра «2» была кое-как выведена белой краской на двери камеры. Александровцы остановились.

– Я отвечаю за всё, господа прапорщики, что бы ни случилось. – Две Мишени отодвинул засов.

Иосиф Бешанов сидел на грубо сколоченном топчане, откинувшись и привалившись к стене. Лицо его сделалось совершенно белым, глаза запали; он глядел прямо перед собой странным, отсутствующим взглядом.

– Заключённый Бешанов, встаньте.

Тот не пошевелился, даже головы не повернул.

Две Мишени, похоже, его молчанию ничуть не удивился.

– Можно и здесь, – сказал спокойно, извлекая с некоторым трудом массивный «маузер» из кобуры. – Исповедаться, покаяться и причаститься не предлагаю. Другим бы предложил, но не вам.

Только теперь Бешанов соизволил повернуть голову.

– Убивать явились, да?.. – Губы его кривились, вздрагивали.

– Казнить, – с прежним спокойствием ответил полковник.

Взгляд Бешанова метнулся к Ирине Ивановне, глаза сощурились.

– А, небось порассказывала обо мне всякого… она ж, как и я, в Чека работала… у Благоева… в военно-политическом… с хахалем своим, Жадовым…

Две Мишени не дрогнул.

– Нам известны ваши преступления, Бешанов. Вплоть до самых последних.

– Да? А где ж тогда ваш суд, а, полковник?.. Даже когда ты меня вот с нею – пока она с тобой была, потом-то с Мишкой Жадовым валялась-миловалась, – когда ты меня фараонам сдал, и суд был, и присяжные. А теперь что же?..

– Судить тебя – слишком много чести, – голос Константина Сергеевича оставался ровен, но Фёдор знал, во что обходится полковнику это спокойствие. – К тому же один раз уже пробовали. Ничего хорошего не вышло.

– Так это баба жадовская меня под расстрел подвести хочет, – прохрипел Бешанов. – Она-то красным служила не за страх, за совесть, сам Троцкий её хвалил! Мне не веришь – у Костьки Нифонтова спросите, он в госпитале здесь валяться должен, если только вы его уже к стенке не поставили…

– Нифонтов? Костя? – вырвалось у Ниткина. – Так он здесь?

Бешанов криво ухмыльнулся:

– Здесь он, здесь. Вот она, – он ткнул пальцем в сторону Ирины Ивановны, застывшей, словно мраморная статуя, – его и подстрелила. Мне-то Костька заливал, что, дескать, ни за что ни про что, но я-то думаю, что врёт. Руки небось распустил, вот и получил пулю. Оно и верно, куда мозгляку этому до Жадова. Тот-то здоровенный, и высокий, и плечистый…

Фёдора скрутило тугой и горячей ненавистью. Да что он себе позволяет, этот Йоська?!

– Костю Нифонтова надо отыскать. Особенно если отец его всё-таки выживет, – негромко сказал Две Мишени, почему-то – Бобровскому.

Левка торопливо кивнул.

– Но об этом позже. – Полковник поднял «маузер». – Молись, Бешанов, если хоть одну молитву знаешь.

– Знаю, знаю… –   пробормотал Бешанов, сползая с топчана. – Погоди, полковник, дай и впрямь помолиться… я ж отсюда никуда не денусь…

В следующий миг он рванулся вперёд.

Если бы не рана Константина Сергеевича, Бешанова тут же бы и встретила пуля; но Две Мишени чуть-чуть промедлил, самую малость, и Йоське этого хватило.

Нырнул, с ловкостью хорька кинулся между александровцами, выстрел Аристова пропал даром; однако на пути у Бешанова вырос Фёдор Солонов.

Давным-давно они встретились почти вот так же, «на кулаках», а теперь круг завершался.

Йоську встретил хорошо нацеленный удар – прямо в подбородок, и второй – апперкот, когда первый Бешанову удалось отвести. Что-то хрустнуло, и Йоська с глухим стуком повалился на серый цементный пол камеры.

…Фёдора не «трясло», его не «заливала ненависть». Он встретил врага и ударил, словно машина, спокойно, без лишних эмоций. И не думал о «замкнувшемся круге», и ни о каких «символах» со «знаками» не думал также. Просто сшиб Йоську с ног хорошо поставленным ударом, и всё.

Ирина Ивановна уже хлопотала вокруг скривившегося от боли Константина Сергеевича, дёрнулась было к Фёдору, но тот лишь рукой махнул – сами, мол, справимся.

Йоська заворочался и застонал. Фёдор с Лёвкой Бобровским вздёрнули его на ноги, для верности заломив руки за спину. Толкая, повели вперёд – в тот самый дальний угол обширного подвала, где чекистов заблокировали изначально.

Бешанов, похоже, приходил в себя. Живуч, однако. И когда его прислонили к стене, не связывая руки, захрипел, попытался снова прыгнуть.

Не получилось.

– Именем России!..

Фёдор Солонов выстрелил.

И, в отличие от раненого Аристова, не промахнулся.

– Прапорщик! – раздалось за спиной гневное. – Господин прапорщик, что вы себе позволяете?!

– Не только вам приговоры исполнять, Константин Сергеевич, – услыхал Фёдор свой собственный голос.

– Вот именно! – поддержал его Бобровский. – Не всё вам на себя брать, господин генерал-майор!

Лёвка нарочно поименовал Две Мишени присвоенным генеральским чином, несмотря на то что погоны тот носил по-прежнему полковничьи.

Аристов, поддерживаемый под руки Ириной Ивановной и Петей Ниткиным, только головой покачал.

– Эх, ребятки… чего грех на душу-то…

– Выросли они, Константин Сергеевич, – негромко сказала Ирина Ивановна. – Выросли, всё. – Склонилась над неподвижным Бешановым, закрыла ему глаза. – Берём, мальчики. Он заслужил смерть, но похороним всё равно по обычаю – мы люди, не звери.

Венчание Севки Воротникова с Ксенией собрало весь славный Александровский полк. Всем полком же приводили в порядок Севкин мундир – кроме как в нём, жениться оказалось не в чем. И родителей его в храме не было; какие уж тут родители, когда столько месяцев от них никакой весточки, и вообще, кто знает, живы ли?..

Был Константин Сергеевич Аристов посажённым отцом, хотя и не по чину выходило – сам-то он не женат. И Ирина Ивановна Шульц за посажённую мать, и дружно подхватывали все «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!» и всё прочее.

И даже командиры дивизий, случившихся в Харькове, заглянули на огонёк.

А вот отпуска молодым не вышло, совсем. Только одна всего ночка.

Потому что утром уже Александровский полк, погрузившись в эшелоны, мчал на север, помогать наступавшим частям.

Петербург, 4 июля 1915 года

Михаил Жадов невидящими глазами глядел в строчки текста – тёмные буквы на желтоватой бумаге расплывались отвратительными насекомыми. Но это была «Правда», это было обращение ЦК партии, и не верить ему большевик до мозга костей Михаил Жадов просто не мог.

«Товарищи! Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции. Защитники эксплуататоров, помещиков и капиталистов, русские и иностранные, делают отчаянную попытку восстановить власть грабителей народного труда, помещиков и эксплуататоров в России, чтобы укрепить падающую их власть во всём мире.

Наступление царских армий принесло им некоторые успехи. Не признавать этого – значит прятать голову в песок, а такие «прячущиеся» есть сейчас злейшие враги партии и молодой Советской республики. Нет, мы, большевики, всегда говорили и будем говорить трудовому народу правду,